В ответ на: Так либо плохо понимаешь намеки и тугодумный либо хорошо разбираешься в людях
Мне кажется, умение чувствовать людей как раз присуще совершенно рассеянным в реальности и в быту) Я вот до сих пор не поняла, что же подарит Хохотунчик) Поняла, что не духи Шанель, это главное. Еще поняла, что она не будет плести узор-сувенир из засохших веток, уловила иронию в ее последнем ответе)
Ну да ладно, может, раскроется) Интересно же! Я бы подарила книгу... Большую, теплую и красочную книгу, например, драмы Шекспира, в которых уткнуться в ноябре и мечтать, мечтать об ужасах Ричарда III, плавая в великолепных иллюстрациях - доспехи, шахматные полы, английские поля. Хорошо бы быть иллюстратором книг, правда? Моя мечта с детства, но нет одаренности.
Всем доброго осенней ночи! Сегодня Савватий-пчельник, русский народ заканчивает готовить пчел к зиме, представляете? В детстве у меня была соседка, знавшая весь народный календарь)
Помню, осенними утрами я выходила из бабушкиного дома и встречала соседку в сером драповом пальто и в шапке, давно и с любовью связанной из грязновато-розовой шерсти. Шапка светилась среди уснувших огородов, стеблей и оград, как последняя заря, а соседка, бодрая и утренняя, с крепкой сумкой в руках, догоняла меня и рассказывала: «Слышишь, навозом пахнет? Это потому, что сегодня – Кондратьев день, все работали. И землю удобряли, это – обязательно!» И бежала дальше в своей шапке-заре и с коричневой сумкой, невысокая, энергичная, работящая, а я думала: «Удобрять землю… Хорошо. Земля и добро».
Мы с бабушкой убирали лук и морковь, луковицы выходили на свет золотыми, мягко пахли пыльцой под серым, мглистым, русским дождем. Вся мокрая, в чем-то ватном, заплатанном, вытащенном из старой голубой ниши в бабушкином коридоре, я поднимала к небу лицо и, упорно прося о чем-то, смотрела на ворон, летевших на дальнюю березу за огородами. Потом мы с бабушкой раскладывали лук в сарае – сушиться на темных и старых досках, возле натруженных лопат, тазов, леек. Лук, светлый и щедрый, обещал нам теплую осень – на газовой конфорке вспыхнет огонь синими лепестками, бабушка его усмирит, и он будет ровно гореть, грея нам ужин из тыквы, моркови, из золотистого лука.
Вечером бабушка слабой рукой отворачивала край белой ситцевой занавески: «Смотри, как быстро стемнело», и в синем окне отражался ужин, газовая плита, электрическое тепло и радио: передача об осенней ярмарке урожая. Бабушка, по старой, какой-то крестьянской или фронтовой привычке, отрезала ломоть хлеба, клала его прямо на клеенку, пододвигала поближе крепкую фарфоровую солонку, и дальше сидела, смотрела в окно. Я не мешала, не шевелилась, тоже смотрела: бабушка, соль, рука на изрезанной, в синий василек клеенке, хлеб, лук...