Как победить коррупцию. Молодёц тётка.

«СОВСЕМ ОБОРЗЕЛИ!»



Путин «крайне огорчён» выводом активов из энергетики. Восхитимся изяЧной формулировкой: не «туды тебя – растуды», а «крайне огорчён». Просто как герой брошюры «Английский для делового общения»: «Я крайне разочарован результатами нашего сотрудничества». Вспоминается «История государства российского» А.К. Толстого: «В нём слабы были нервы, но был джентльмен». Возрадуемся: нами тоже правит истинный джентльмен, даром что из рабочей семьи. Из простых, а прямо природный лорд. И то сказать: держится отменно, говорит складно, личиком гладок, фигурой осанист, спортсмен, по-иностранному разумеет.

Сможет ли он обороть коррупцию? Ну, конечно нет. Собственно, никто и не собирается с нею бороться. Так, поговорить слегка. Коррупция и борьба с нею – это что-то вроде предвыборного small talk’a – about the weather and the crop. Должны же джентльмены вести светские, ни к чему не обязывающие, разговоры – вот наш джентльмен их и ведёт. И старушкам-избирательницам приятно.

Можно ли вообще обороть коррупцию? То есть сделать так, чтобы её не было?

Конечно, можно.

Но за это надо заплатить определённую цену. Что я имею в виду? А вот что. Если мы хотим достичь какого-то результата – любого: физического, химического, социального – необходимо совершить определённые действия, которые к этому результату приводят. Если мы их не совершим или совершим наполовину, или совершим как-то выборочно – ничего не выйдет. Именно это я и подразумеваю, говоря о цене вопроса. Если мы не можем, не хотим, не готовы заплатить эту цену – можно успокоиться, расслабиться и согласиться с отсутствием у нас этого результата.

В мире физическом – всё довольно лапидарно и прозрачно. Хочешь забросить эту штуковину в космос? Изволь разогнать её до первой космической скорости. Это слишком сложно? Чересчур хлопотно? Это загрязнит родную природу? Ну, тогда будет твоя штуковина лежать на земле и никуда не полетит.

Чтобы получить такое-то вещество, надо нагреть компоненты до такой-то температуры, сжать до такого-то давления, добавить такие-то катализаторы – тогда получится. Ах, это сколько ж топлива надо! Да и катализатор, оказывается, ядовитый… Ну, тогда и не будет никакого вещества, обходись тем, что есть.

Зачем я говорю об этих детски-элементарных вещах? А вот зачем.

Когда дело идёт о физических объектах – все, вроде, согласны. Но когда о материях социальных – тут включается какая-то иная логика. Оборите нам коррупцию, но чтоб всё было изяЧно и прэлэстно, чтоб никого не огорчить, находиться строго в правовом поле и в белых перчатках. А так не бывает. Хотим в перчатках – надо жить как есть. То есть с тем гигантским уровнем воровства, который есть. Если это не устраивает – надо снимать белые перчатки и надевать брезентовые рукавицы.

Ежовые, к величайшему сожалению.

В Китае коррупционеров, как известно, расстреливают. Это что – азиатская жестокость? Может, можно обойтись без крайностей, а, как говорил Медведев, просто увольнять с работы? Расстреливать – это так ужасно! Ведь детки малые плачут: «Папочка, где ты?» Ведь это так негуманно, может быть судебная ошибка, а человека – ах! – не вернёшь. Недаром мы, по примеру наших европейских друзей и учителей, заморозили исполнение смертных приговоров.

Всё это так. Но мы желаем обороть коррупцию? Желаем? Тогда – расстреливать. Притом с немедленным приведением приговора в исполнение. Чтоб над каждым чиновником висел дамоклов меч. Попросту говоря, чтоб был большой СТРАХ. Смертельный страх. За собственную шкуру. Ну а не желаем – можно включать гуманизм по полной. Тогда будут плакать другие детки, будет, как живописно выразился наш будущий президент, «стон стоять над Россией». Это – выбор. Хочешь так – надо сделать это. Хочешь иначе – надо сделать то. Хочешь обороть коррупцию – надо расстреливать. Не хочешь расстреливать – будет тебе коррупция.

Угроза увольнения - это не мЕньшая угроза, как принято считать. Это вовсе никакая не угроза. Это приглашение поторопиться. Это, наоборот, коррупцию только подстёгивает. Почему? Элементарно, Ватсон. Надо СКОРЕЕ наворовать, успеть, покуда не выгнали, не отогнали от живительного источника.

Мало того. Необходимо поражение в правах членов семьи. Воруя, папаша должен знать, что вдова и дети останутся не просто без средств, но сын не поступит в приличное учебное заведение, не сможет в дальнейшем занимать государственные должности и т.п. Было такое понятие при Сталине – ужасное, страшное, неправовое! – «чесир» - член семьи изменника родины. Их выгоняли с работы, ссылали. Они отвечали не за себя – за близких.

Что вы такое несёте? Это же Средневековье! Уголовная ответственность может быть только личной, личной и никакой другой! Это 37-й год какой-то вы предлагаете!

Истинно так! Вы всё правильно поняли: и про Средневековье, про 37-й год. А вы думаете, 37-й год образовался из личной кровожадности тов. Сталина? Нравилось ему расстреливать своих сотрудников? Жестокость – это вообще непростая вещь. Террор – вещь крайне ресурсоёмкая, трудная в осуществлении. Напротив, тотальное попустительство и безбрежный гуманизм, безграничное laissez faire – гораздо проще и не требует существенных усилий. Воруют? Ну, что ж поделаешь… Ну, огорчишься, иной раз, закручинишься, уронишь на грудь буйну голову молодецкую…

Глядя на сегодняшние события, начинаешь лучше понимать историю. Тов. Сталин действовал тем единственным образом, которым можно достичь результата с тем материалом, который у него был в распоряжении. «Других писателей у меня нет» - других чиновников – тоже.

Угроза увольнения с работы МОГЛА БЫ неким образом кое-кого кое в чём иногда остановить. Но произойти это могло БЫ в одном-единственном гипотетическом случае - если бы кому-то могло стать СТЫДНО. Стыдно быть ославленным в качестве вора и казнокрада. То есть если БЫ в обществе существовал такой социальный регулятор как честь. В наше время в нашем обществе его нет и в помине.

Стыдно в наше время одной-единственной вещи – не иметь денег.

Остальное – плюнь в глаза – божья роса. Это раньше от бесчестья стрелялись – сейчас это так же нелепо и комично, как заботы о девичьей и женской чести. Смех да и только! Прослыть казнокрадом для чиновника – это всё равно что прослыть шлюхой для светской дамы – не только не вредит, но и придаёт интересной пикантности образу.

Поэтому действовать можно только на страхе. Можно ли страхом воспитать честь? Не думаю. Честь имеет религиозную основу. Дворянская честь имела в фундаменте преданность монарху – помазаннику божьему. И в советском обществе были примеры бескорыстного служения. Они имели тоже религиозную основу – веру в светскую религию коммунизма – царства божьего на земле. Сегодня этой религиозной основы нет, и смешно опираться на то, чего нет. Поэтому, повторюсь, опираться можно только на такой грубый регулятор как страх за свою шкуру. Но страх должен быть поистине смертельный.

Далее необходим для чиновников повышенный уровень ответственности сравнительно с обычной уголовно-правовой ответственностью. Необходима возможность внепроцессуального наказания. Что я имею в виду?

Далеко не всё можно доказать по правилам уголовного процесса. К тому же в уголовный процесс – дело громоздкое, и к тому же получить процессуально значимые доказательства – дело во многих случаях невозможное. То, что показывают обывателям по телевизору, как передают пачки купюр, завёрнутые в газетку – это что-то крайне наивное, прямо комическое. Сейчас приличные люди так не делают. Нельзя процессуально доказать, что роскошный особняк, значащийся по документам как дачка-развалюшка, принадлежащая старушке, на самом деле принадлежит такому-то чиновнику. Да и с какой стати это будут доказывать?

Вон, пожалуйста, риэлторы пишут: самые дорогие квартиры, по несколько миллионов долларов, в Москве покупают в основном чиновники. Ну вот, пожалуйста! И что же? А ничего. Дело не возбУждено, к следствию никто не привлечён…

Поэтому для чиновников нужна возможность внепроцессуальной расправы. У них должна быть своя, повышенная против обычных обывателей, мера ответственности.

В Советском Союзе это работало так. Все чиновники были членами КПСС. А член КПСС отвечал не только перед обычным уголовным судом, но и перед гораздо более строгим судом – партийным. Партийная организация могла спросить за всё: за чересчур красивую дачу (обычно чиновники боялись строить собственные дачи, разве что при Брежневе начали, да и то ближе к пенсии). За чересчур красивую жизнь отпрысков могли спросить. Поэтому не то, что в Куршевеле – в Ялте-то боялись особо «зажигать». При Сталине были даже какие-то специальные партследователи, впоследствии исчезнувшие, но и в брежневские, уже сильно распущенные, времена всё-таки какой-то окорот на чиновников – был.

Была структура, которая имела возможность поинтересоваться, как человек живёт, чем он владеет, чем заняты его чада и домочадцы и т.п. Для этого не требовалось возбуждать дело – достаточно было простого подозрения, что он «не скромен в быту». Была такая формула: «политически грамотен, морально устойчив, в быту скромен» - так, между прочим, заканчивалась служебная характеристика, выдаваемая в Минвнешторге, где я недолго работала в начале 80-х годов.

Каждому чиновнику в те времена предписывалось быть «скромным в быту», т.е. не выходить за пределы положенного и вытекающего из твоей зарплаты. Даже устройство чересчур роскошного служебного кабинета могло быть поводом для соответствующего разбирательства.

Из истории моей семьи. Отец, работая директором завода в Егорьевске, подвергся партийному разбирательству (это было ещё в 60-х годах). У него в кабинете висела роскошная (или казавшаяся в те времена роскошной) хрустальная люстра. Кто-то граждански озабоченный написал в райком партии, что-де директор ведёт роскошный образ жизни – завёл люстру, а детям в заводском саду не хватает самых обычных вещей. И вот отец мой доказал, что-де люстра эта – висела тут всегда, и вообще она дореволюционная. Он привлёк местных краеведов, и граждански озабоченный доносчик был посрамлён. Такие были нравы в те времена, и это так-сяк сдерживало материальные вожделения чиновников.

Потому китайцы, отменив по факту коммунизм, и не отменяют компартию? Вполне возможно, по этой вот причине. На члена партии можно дополнительно воздействовать. Он не может, по итальянскому выражению, «спрятаться за палец».

Сегодня такие возможности у нас имеются, и ими широко пользуются. Нужно так-сяк отчитываться в доходах самого чиновника, его супруги и НЕСОВЕРШЕНОЛЕТНИХ детей. А тёща? Родители? Совершеннолетние дети? Братья-сёстры? Всех этих лиц как бы и нет. Так вот если браться за дело всерьёз, то и они все должны быть под колпаком. Это неэтично? Чем они виноваты, что их родственник – чиновник? Согласна, это затруднительно, но по-другому – не получится.

Сегодня в нашем посёлке самые роскошные виллы принадлежат чиновникам. Образовались уже целые поместья – с несколькими бассейнами, охотничьими домиками с трофеями... И это, заметьте, вовсе не Рублёвка, а самый обычный подмосковный посёлок. На месте этих поместий числятся старые дачки, а принадлежат дачки – невесть кому. При этом все знают, кто в хоромах живёт. Но спросить у них, откуда деньги – нельзя. Процессуально это невозможно. Это так же комично, как вождение дорогих авто по по доверенности. Эти доверенности настолько обычны, что, помнится, какой-то мент, остановив моего мужа и спросив документы, машинально поинтересовался: «А где же доверенность?» Оказалось, он впервые видит дорогой автомобиль, з рулём которого его владелец. Ну, не встречалось ему такого.

Говорят, что будут контролировать не только доходы, но и расходы чиновников. Ну, что ж, придётся бабушкам-старушкам делать им дорогие подарки. Или уж на худой случай сами герои будут покупать за границей. Контролировать надо ВЕСЬ ОБРАЗ ЖИЗНИ, а это можно только внепроцессуальным образом; формализовать это дело невозможно.

Как контролировать? Ничего кроме доноса человечество не придумало. Собственно, та гораздо более цивилизованная, чем у нас, среда обитания, которая восхищает нас в Германии, основана на массовых доносах граждан о безобразиях. Для немца норма – написать «куда следует»: «Мой сосед имеет ту же должность, что я, а меняет уже третью машину. Проверьте его». Это мне рассказывали сами немцы. У нас к доносу отношение резко отрицательное. Мы требуем от государства порядка, но не хотим с ним сотрудничать в деле наведения этого порядка. ЗАВЕДОМО ЛОЖНЫЙ донос – это плохо, стыдно, аморально. А донос правдивый – это показатель гражданского правосознания. Государство не может навести порядок, если ему не будут помогать граждане.

Теперь самый интересный вопрос: кто будет всё это контролировать? Такие же чиновники? А где взять других?

Чтобы побороть существующие нравы (а коррупция у нас глубоко укоренена в государственных нравах, она – неотъемлемая часть нашей государственной жизни) – нужна ОПРИЧНИНА. То есть система борьбы царя с боярами. Это под силу далеко не каждому царю. Кроме того, царь в этом случае должен ощущать себя сильным и ОТДЕЛЬНЫМ от своих бояр, а не их ставленником и неотъемлемой частью. Собственно, таким и должен быть царь.

Это понимал ещё Аристотель. Он считал, что царь – это вовсе не вершина властной пирамиды, как принято считать. Царь – это прокладка между народом и аристократией, между высшими и демосом. Он, с одной стороны, не даёт народ в обиду высшим, а с другой – защищает высших от напора снизу. Но это – идеал. У нас такого царя нет. А с тем государственным порядком, который есть, никакая настоящая борьба с коррупцией в принципе невозможна.

Странным образом, та шутейная борьба с коррупцией, которая ведётся, приводит только к увеличению коррупции. Это что-то вроде антибиотиков. Если уж ты пьёшь антибиотики, то нужен серьёзный курс, чтобы гарантировано уничтожить заразу. А парой таблеток ты эту заразу только натренируешь, усилишь и приучишь успешно сопротивляться этому антибиотику. Точно так и все эти показушные рейды и проверки – только поднимают размер средней взятки и накачивают мышцы казнокрадов.

Поэтому не бойтесь, дорогие товарищи. Ни 37-го года, ни опричнины – не будет. А казнокрадство, наоборот, будет процветать невозбранно. Несмотря на ритуальное «огорчение» нашего будущего президента.