В ответ на: Только не надо россказней о жестокости царского режима
реч идет не об особой жестокости , а об обьективности . Если говорите о сталинских репрессиях , на основании которых обьявляете его исчатием ада , то почему других кровавых правителей причисляете к лику святых ? тут попахивает откровенной манипуляцией . Лев Николаевич Толстой. Не могу молчать
http://lib.ru/LITRA/TOLSTOJ/s_NOSILENT.txt
"Семь смертных приговоров; два в Петербурге, один в Москве, два в Пензе,
два в Риге. Четыре жизни: две в Херсоне, одна в Вильне, одна в Одессе".
И это в каждой газете. И это продолжается не неделю, не месяц, не год, а
годы. И происходит это в России, в той России, в которой народ считает
всякого преступника несчастным и в которой до самого последнего времени по
закону не было смертной казни.
Помню, как гордился я этим когда-то перед европейцами, и вот второй,
третий год неперестающие казни, казни, казни.
Беру нынешнюю газету.
Нынче, 9 мая, что-то ужасное. В газете стоят короткие слова: "Сегодня в
Херсоне на Стрельбицком поле казнены через повешенье двадцать крестьян за
разбойное нападение на усадьбу землевладельца в Елисаветградском уезде" (*).
(* В газетах появились потом опровержения известия о казни двадцати
крестьян. Могу только радоваться этой ошибке: как тому, что задавлено на
восемь человек меньше, чем было в первом известии, так и тому, что эта
ужасная цифра заставила меня выразить в этих страницах то чувство, которое
давно уже мучает меня, и потому только, заменяя слово двадцать словом
двенадцать, оставляю без перемены все то, что сказано здесь, так как
сказанное относится не к одним двенадцати казненным, а ко всем тысячам, в
последнее время убитым и задавленным людям. *)
Двенадцать человек из тех самых людей, трудами которых мы живем, тех
самых, которых мы всеми силами развращали и развращаем, начиная от яда водки
и до той ужасной лжи веры, в которую мы не верим, но которую стараемся всеми
силами внушить им, - двенадцать таких людей задушены веревками теми самыми
людьми, которых они кормят, и одевают, и обстраивают и которые развращали и
развращают их. Двенадцать мужей, отцов, сыновей, тех людей, на доброте,
трудолюбии, простоте которых только и держится русская жизнь, схватили,
посадили в тюрьмы, заковали в ножные кандалы. Потом связали им за спиной
руки, чтобы они не могли хвататься за веревку, на которой их будут вешать, и
привели под виселицы. Несколько таких же крестьян, как и те, которых будут
вешать, только вооруженные и одетые в хорошие сапоги и чистые мундиры, с
ружьями в руках, сопровождают приговоренных. Рядом с приговоренными в
парчевой ризе и в епитрахиле, с крестом в руке идет человек с длинными
волосами. Шествие останавливается. Руководитель всего дела говорит что-то,
секретарь читает бумагу, и когда бумага прочтена, человек с длинными
волосами, обращаясь к тем людям, которых другие люди собираются удушить
веревками, говорит что-то о Боге и Христе. Тотчас же после этих слов палачи,
- их несколько, один не может управиться с таким сложным делом, - разведя
мыло и намылив петли веревок, чтобы лучше затягивались, берутся за
закованных, надевают на них саваны, взводят на помост с виселицами и
накладывают на шеи веревочные петли.
И вот, один за другим, живые люди сталкиваются с выдернутых из-под их ног
скамеек и своею тяжестью сразу затягивают на своей шее петли и мучительно
задыхаются. За минуту еще перед этим живые люди превращаются в висящие на
веревках мертвые тела, которые сначала медленно покачиваются, потом замирают
в неподвижности.
Все это для своих братьев людей старательно устроено и придумано людьми
высшего сословия, людьми учеными, просвещенными. Придумано то, чтобы делать
эти дела тайно, на заре, так, чтобы никто не видал их, придумано то, чтобы
ответственность за эти злодейства так бы распределялась между совершающими
их людьми, чтобы каждый мог думать и сказать: не он виновник их. Придумано
то, чтобы разыскивать самых развращенных и несчастных людей и, заставляя их
делать дело, нами же придуманное и одобряемое, делать вид, что мы гнушаемся
людьми, делающими это дело. Придумана даже такая тонкость, что приговаривают
одни (военный суд), а присутствуют обязательно при казнях не военные, а
гражданские. Исполняют же дело несчастные, обманутые, развращенные,
презираемые, которым остается одно: как получше намылить веревки, чтобы они
вернее затягивали шеи, и как бы получше напиться продаваемым этими же
просвещенными, высшими людьми яда, чтобы скорее и полнее забыть о своей
душе, о своем человеческом звании.
Врач обходит тела, ощупывает и докладывает начальству, что дело совершено,
как должно: все двенадцать человек несомненно мертвы. И начальство удаляется
к своим обычным занятиям с сознанием добросовестно исполненного, хотя и
тяжелого, но необходимого дела. Застывшие тела снимают и зарывают.
Ведь это ужасно И делается это не один раз и не над этими только 12-ти несчастными,
обманутыми людьми из лучшего сословия русского народа, но делается это, не
переставая, годами, над сотнями и тысячами таких же обманутых людей,
обманутых теми самыми людьми, которые делают над ними эти страшные дела.
И делается не только это ужасное дело, но под тем же предлогом и с той же
хладнокровной жестокостью совершаются еще самые разнообразные мучительства и
насилия по тюрьмам, крепостям, каторгам
