отсюда
Уступи мне!
В самолете за моим креслом началась какая-то возня—мужчина и женщина делили территорию. «Инна, ты села на мое место,—строго заявил мужчина.—Что значит—ты хочешь возле окошка? Посмотри на свой посадочный—ты должна быть в серединке». Инна протестовала, и, судя по пинкам в мою спину, очень даже активно. Но ее спутник не желал мириться с такой несправедливостью. «Места надо занимать согласно купленным билетам»,—пыхтел он, вытаскивая даму в проход. Он тоже хотел возле окошка.
Сообразив, что бой неравный, Инна включила женственность. Я прямо-таки видела, как она надула губки и пискляво потребовала: «Ну уступи мне. У-у-ууступи-и-ии». Я поняла, что сейчас все закончится. У мужчины сработают инстинкты, заложенные еще советской мамой: «Это же девочка. Уступи ей, будь джентльменом». Парень вздохнет и покорно сядет в серединку, так и не увидев толком, как самолет набирает высоту. Но потом он все равно наверстает свое—расскажет как-нибудь анекдот про блондинок или потребует через два дня от Инны чистых рубашек: «Ты ведь женщина, ты должна следить за моим гардеробом». А ей нечего будет возразить, ведь она сама признала, что они неравные партнеры—он обязан уступать ей лучшие места и вишенки в торте только потому, что она женщина, а она должна мыть за ним посуду, стирать белье и подбирать разбросанные им вещи только потому, что он мужчина. Таковы для нашей сестры правила: хочешь малых привилегий—расплачивайся за них крупными.
Но я ошиблась. Этот пассажир был выше каких-то там патриархальных стереотипов. Он все-таки умостился в свое законное кресло, а на тычки подруги лишь вяло отмахивался: «Ин-ннна!» Но что еще больше меня удивило—подруга не обиделась. Не надулась, не расплакалась, не закатила истерику из серии «Ты меня не любишь! Откройте мне дверь, я сойду!» Она лишь рассмеялась: «Ну ладно. Только когда будем лететь обратно—у окна сяду я, о’кей?» Мужчина хохотнул: «О’кей» и, похоже, чмокнул свою спутницу в щечку. Я улыбалась вместе с ними.
Уступи мне!
В самолете за моим креслом началась какая-то возня—мужчина и женщина делили территорию. «Инна, ты села на мое место,—строго заявил мужчина.—Что значит—ты хочешь возле окошка? Посмотри на свой посадочный—ты должна быть в серединке». Инна протестовала, и, судя по пинкам в мою спину, очень даже активно. Но ее спутник не желал мириться с такой несправедливостью. «Места надо занимать согласно купленным билетам»,—пыхтел он, вытаскивая даму в проход. Он тоже хотел возле окошка.
Сообразив, что бой неравный, Инна включила женственность. Я прямо-таки видела, как она надула губки и пискляво потребовала: «Ну уступи мне. У-у-ууступи-и-ии». Я поняла, что сейчас все закончится. У мужчины сработают инстинкты, заложенные еще советской мамой: «Это же девочка. Уступи ей, будь джентльменом». Парень вздохнет и покорно сядет в серединку, так и не увидев толком, как самолет набирает высоту. Но потом он все равно наверстает свое—расскажет как-нибудь анекдот про блондинок или потребует через два дня от Инны чистых рубашек: «Ты ведь женщина, ты должна следить за моим гардеробом». А ей нечего будет возразить, ведь она сама признала, что они неравные партнеры—он обязан уступать ей лучшие места и вишенки в торте только потому, что она женщина, а она должна мыть за ним посуду, стирать белье и подбирать разбросанные им вещи только потому, что он мужчина. Таковы для нашей сестры правила: хочешь малых привилегий—расплачивайся за них крупными.
Но я ошиблась. Этот пассажир был выше каких-то там патриархальных стереотипов. Он все-таки умостился в свое законное кресло, а на тычки подруги лишь вяло отмахивался: «Ин-ннна!» Но что еще больше меня удивило—подруга не обиделась. Не надулась, не расплакалась, не закатила истерику из серии «Ты меня не любишь! Откройте мне дверь, я сойду!» Она лишь рассмеялась: «Ну ладно. Только когда будем лететь обратно—у окна сяду я, о’кей?» Мужчина хохотнул: «О’кей» и, похоже, чмокнул свою спутницу в щечку. Я улыбалась вместе с ними.
БЗ-здох
