“Знаю, что мухлюют. Но это единственная игра в городе”
Канада Билл Джонс.
Новосибирск большой город.
Непростой.
Иногда довольно сложно вникнуть в суть происходящих в нём событий, но приходится…
Гия Гантелия по-настоящему в своей жизни любил только две вещи – горы и женщин. Но это было на родине. В Новосибирске же всё было иначе, хотя и не так плохо, как пугал родной дядя Реваз.
Как оказалось по приезду, полное отсутствие первого с избытком компенсировалось вторым.
Последние полгода Гия работал в киоске дяди Дато, занимающемуся ремонтом обуви близ метро “Студенческая”, где он весьма сноровисто приделывал звонкие стальные набойки на шпильки-каблучки молодых студенток с 10 утра до 19 вечера, а с 19 вечера и почти до полуночи он выпускал свой высокогорно-мужской пар в общежитии института, где обучались разным премудростям эти самые из без того подкованные студентки.
Новое название института Гия так и не запомнил, а старое он почти не застал, поэтому в разговорах, касающихся его досуга, он чаще всего употреблял неконкретные слова – “ынстытут” и “абшага”.
В этот вторник Гия был зол. Танька, которую он последний месяц усиленно навещал в послерабочее время, ушла куда-то, наглухо заперев свою комнату и не оставив записки.
“Йэээйххх… как била пираститутка, так пираститутка и осталась !”, - прошипел Гия и, сплюнув на коврик, отправился на близлежащую остановку, где сел в маршрутку, державшую путь в ставший родным Октябрьский район. Там, в глубинах грязных улиц и ещё более неприбранных переулочков, в небольшом частном домике помимо него жили ещё несколько похожих один на другого чёрных и носатых человек.
Александр Пыршенко, более известный в определённых кругах как Саня-Пырей, резко крутанул руль вправо, как всегда, не глядя в зеркала, вливаясь в плотный поток машин. Среди позади следующих и желающих пересечь реку Обь по старому Октябрьскому мосту, не нашлось смелых хотя бы сигналом показать водителю блестящего узкоглазого “мерина” как тот не прав. Все устало подумали – “вот человек со сложной жизнью спешит куда-то”.
И Саня действительно спешил.
Только что на мобилу ему прозвонился сам Большой Толя и в двух словах объяснил, что на встречу опаздывать не хорошо и ему откровенно похеру, какие на мосту пробки. Саня и сам всё понимал, тем более что тема была здравая и пробивать её нужно было побыстрей.
Некий, никому ранее не известный Стёпа, каким-то ему одному ведомым способом вышел на Большого Толю с таким предложением – выбирается многоэтажный дом позажиточней и, как стемнеет, в его подвале врубаются на полную закреплённые к несущим опорам сабвуферы помощней. Далее, для пущего эффекта, вырубается свет и перерубается основной телефонный кабель. Ну а дальше дело техники – в каждом подъезде горластый паренёк блажит погромче - «ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ !!!», народ сыплется во двор и с опаской щемится поглубже в собачьи площадки. Дальше и совсем просто – молодняк знай себе быстренько проверяет плохо запертые квартиры. И хотя что-то во всей этой идее настораживало Саню, но поймать в чём дело он не мог. “Перетрём с пацанами, может прочухаю, где тут блудняк можно словить” – решил Саня и сильнее вдавил в пол педаль.
“Вот ведь поразвелось бандюков, Сталина на вас нету, гопота проклятая”, - устало подумал Антон Петрович, вдавливая в пол педаль тормоза своей потрёпанной “шестёрки” и опасливо пропуская вперёд нетерпеливый “мерседес”. Судя по резким сигналам, раздавшимся за спиной, позади следующие машины не посчитали “шестерку” машиной имеющей право на такие манёвры.
Отчаянно просигналив и выскочив на встречную, едва не задев боковое зеркало “шестерки” Петровича, заполненная до отказа маршрутка с визгом объехала пенсионера, и вклинилась между ним и “мерсом”.
Водитель маршрутки матернулся на уродов-подснежников, сплюнул в окно и сделал музыку погромче. Салон наполнился характерно хриплой – “…Из хлеба вылепили дуру, пугать салагу из ВОХРы…”.
Гия, сидевший у двери, спиной к водителю, на секунду прислушался к звукам песни, рвущимся из расположенной прямо под ним колонки, но, так и не поняв, какую же дуру лепили из хлеба, решил не отвлекаться. Он восхищённо разглядывал сидящую напротив девицу, короткая юбка которой настолько задралась, что приоткрыла полупрозрачные белые трусики, ярким пятном вспыхнувшие на смуглой коже. Девица держала в руке полупустую бутылку “Миллера” и старательно игнорировала по-орлинному дикие взгляды Гии.
“Йэээх, какой гордый, не смотрит” – подумал тот, продолжая разглядывать круглые загорелые девичьи коленки, и сделал вывод – “вот веть пираститутка…”.
Летевшая низко над мостом жирная обская чайка неожиданно нырнула вниз, к асфальту, и с глухих шмяком впечаталась в стекло “мерседеса”. Глухой удар, кровавая клякса, густо набитая перьями, паутина трещин на лобовике. Саня, не успев даже напугаться, рефлекторно крутнул руль влево и, вылетев на встречную, с рвущим уши грохотом был сброшен обратно на полном ходу въехавшим в него “камазом”.
Водитель маршрутки наклонился сменить кассету и к тому моменту как палец его коснулся кнопки “Play” на панели магнитолы, решётка радиатора “газели” уже впечатывалась в левый бок разбитого “мерседеса”, сминая то, что сидело на водительском месте и ещё дышало после лобового столкновения с “камазом”.
От удара у Гии хрустнуло что-то в шее, и наступила тьма. Он не видел, как сброшенная столкновением смуглянка, так и не выпустив из руки недопитую бутылку пива, полетела вперёд, и не почувствовал, как её обесцвеченная прелестная голова с силой пушечного ядра ударилась в него, сломав грудную клетку и вонзив в сердце сразу три осколка переломанных рёбер.
Антон Петрович успел затормозить перед самой накренившейся и покорёженной маршруткой, и кое-как отстегнув ремень безопасности трясущимися руками, вышел из машины.
Внутри маршрутки что-то булькало и скрипело. Движение на мосту остановилось. Осторожно захлопали дверцы ближайших машин. В маршрутке что-то щёлкнуло, раздался приглушённый хрип – “…мой номер 245, на телогреечке печа…”, - вспышка, негромкий хлопок и внутри салона появился огонь, повалил густой дым. Запахло подгорелым шашлыком.
Антон Петрович рванул ворот рубашки, пошатнулся, ноги ослабли, и он неловко опустился на грязный асфальт. Когда к нему приблизились люди из соседней “тойоты”, сердце пенсионера уже стояло.
“Видишь, Танюха, как я метко стреляю. Ррраз – и прямо чайке в голову. И это я из воздушки вшивой ! Мне бы СВД, я бы тебе показал класс… Так что учти, если я ещё раз возле тебя этого хача увижу, обоих замочу без разговоров. Ты меня знаешь !”.
На разбитых бетонных ступенях, ведущих вниз, к пляжу, стоял молодой парень в камуфялже и чуть насупясь глядел в сторону воды. Девушка прижалась к нему, опасливо покосилась на зажатую в руке ижевского завода игрушку, подумала о чём-то и прошептала - “Ну ладно тебе, Денискин, сказала же, больше ты его рядом со мной не увидишь”.
И ведь не обманула, больше Гию никто не видел. Ни рядом с Танькой, ни вообще.
Коровьев (с)
17.10.2003 (1-25)
Канада Билл Джонс.
Новосибирск большой город.
Непростой.
Иногда довольно сложно вникнуть в суть происходящих в нём событий, но приходится…
Гия Гантелия по-настоящему в своей жизни любил только две вещи – горы и женщин. Но это было на родине. В Новосибирске же всё было иначе, хотя и не так плохо, как пугал родной дядя Реваз.
Как оказалось по приезду, полное отсутствие первого с избытком компенсировалось вторым.
Последние полгода Гия работал в киоске дяди Дато, занимающемуся ремонтом обуви близ метро “Студенческая”, где он весьма сноровисто приделывал звонкие стальные набойки на шпильки-каблучки молодых студенток с 10 утра до 19 вечера, а с 19 вечера и почти до полуночи он выпускал свой высокогорно-мужской пар в общежитии института, где обучались разным премудростям эти самые из без того подкованные студентки.
Новое название института Гия так и не запомнил, а старое он почти не застал, поэтому в разговорах, касающихся его досуга, он чаще всего употреблял неконкретные слова – “ынстытут” и “абшага”.
В этот вторник Гия был зол. Танька, которую он последний месяц усиленно навещал в послерабочее время, ушла куда-то, наглухо заперев свою комнату и не оставив записки.
“Йэээйххх… как била пираститутка, так пираститутка и осталась !”, - прошипел Гия и, сплюнув на коврик, отправился на близлежащую остановку, где сел в маршрутку, державшую путь в ставший родным Октябрьский район. Там, в глубинах грязных улиц и ещё более неприбранных переулочков, в небольшом частном домике помимо него жили ещё несколько похожих один на другого чёрных и носатых человек.
Александр Пыршенко, более известный в определённых кругах как Саня-Пырей, резко крутанул руль вправо, как всегда, не глядя в зеркала, вливаясь в плотный поток машин. Среди позади следующих и желающих пересечь реку Обь по старому Октябрьскому мосту, не нашлось смелых хотя бы сигналом показать водителю блестящего узкоглазого “мерина” как тот не прав. Все устало подумали – “вот человек со сложной жизнью спешит куда-то”.
И Саня действительно спешил.
Только что на мобилу ему прозвонился сам Большой Толя и в двух словах объяснил, что на встречу опаздывать не хорошо и ему откровенно похеру, какие на мосту пробки. Саня и сам всё понимал, тем более что тема была здравая и пробивать её нужно было побыстрей.
Некий, никому ранее не известный Стёпа, каким-то ему одному ведомым способом вышел на Большого Толю с таким предложением – выбирается многоэтажный дом позажиточней и, как стемнеет, в его подвале врубаются на полную закреплённые к несущим опорам сабвуферы помощней. Далее, для пущего эффекта, вырубается свет и перерубается основной телефонный кабель. Ну а дальше дело техники – в каждом подъезде горластый паренёк блажит погромче - «ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ !!!», народ сыплется во двор и с опаской щемится поглубже в собачьи площадки. Дальше и совсем просто – молодняк знай себе быстренько проверяет плохо запертые квартиры. И хотя что-то во всей этой идее настораживало Саню, но поймать в чём дело он не мог. “Перетрём с пацанами, может прочухаю, где тут блудняк можно словить” – решил Саня и сильнее вдавил в пол педаль.
“Вот ведь поразвелось бандюков, Сталина на вас нету, гопота проклятая”, - устало подумал Антон Петрович, вдавливая в пол педаль тормоза своей потрёпанной “шестёрки” и опасливо пропуская вперёд нетерпеливый “мерседес”. Судя по резким сигналам, раздавшимся за спиной, позади следующие машины не посчитали “шестерку” машиной имеющей право на такие манёвры.
Отчаянно просигналив и выскочив на встречную, едва не задев боковое зеркало “шестерки” Петровича, заполненная до отказа маршрутка с визгом объехала пенсионера, и вклинилась между ним и “мерсом”.
Водитель маршрутки матернулся на уродов-подснежников, сплюнул в окно и сделал музыку погромче. Салон наполнился характерно хриплой – “…Из хлеба вылепили дуру, пугать салагу из ВОХРы…”.
Гия, сидевший у двери, спиной к водителю, на секунду прислушался к звукам песни, рвущимся из расположенной прямо под ним колонки, но, так и не поняв, какую же дуру лепили из хлеба, решил не отвлекаться. Он восхищённо разглядывал сидящую напротив девицу, короткая юбка которой настолько задралась, что приоткрыла полупрозрачные белые трусики, ярким пятном вспыхнувшие на смуглой коже. Девица держала в руке полупустую бутылку “Миллера” и старательно игнорировала по-орлинному дикие взгляды Гии.
“Йэээх, какой гордый, не смотрит” – подумал тот, продолжая разглядывать круглые загорелые девичьи коленки, и сделал вывод – “вот веть пираститутка…”.
Летевшая низко над мостом жирная обская чайка неожиданно нырнула вниз, к асфальту, и с глухих шмяком впечаталась в стекло “мерседеса”. Глухой удар, кровавая клякса, густо набитая перьями, паутина трещин на лобовике. Саня, не успев даже напугаться, рефлекторно крутнул руль влево и, вылетев на встречную, с рвущим уши грохотом был сброшен обратно на полном ходу въехавшим в него “камазом”.
Водитель маршрутки наклонился сменить кассету и к тому моменту как палец его коснулся кнопки “Play” на панели магнитолы, решётка радиатора “газели” уже впечатывалась в левый бок разбитого “мерседеса”, сминая то, что сидело на водительском месте и ещё дышало после лобового столкновения с “камазом”.
От удара у Гии хрустнуло что-то в шее, и наступила тьма. Он не видел, как сброшенная столкновением смуглянка, так и не выпустив из руки недопитую бутылку пива, полетела вперёд, и не почувствовал, как её обесцвеченная прелестная голова с силой пушечного ядра ударилась в него, сломав грудную клетку и вонзив в сердце сразу три осколка переломанных рёбер.
Антон Петрович успел затормозить перед самой накренившейся и покорёженной маршруткой, и кое-как отстегнув ремень безопасности трясущимися руками, вышел из машины.
Внутри маршрутки что-то булькало и скрипело. Движение на мосту остановилось. Осторожно захлопали дверцы ближайших машин. В маршрутке что-то щёлкнуло, раздался приглушённый хрип – “…мой номер 245, на телогреечке печа…”, - вспышка, негромкий хлопок и внутри салона появился огонь, повалил густой дым. Запахло подгорелым шашлыком.
Антон Петрович рванул ворот рубашки, пошатнулся, ноги ослабли, и он неловко опустился на грязный асфальт. Когда к нему приблизились люди из соседней “тойоты”, сердце пенсионера уже стояло.
“Видишь, Танюха, как я метко стреляю. Ррраз – и прямо чайке в голову. И это я из воздушки вшивой ! Мне бы СВД, я бы тебе показал класс… Так что учти, если я ещё раз возле тебя этого хача увижу, обоих замочу без разговоров. Ты меня знаешь !”.
На разбитых бетонных ступенях, ведущих вниз, к пляжу, стоял молодой парень в камуфялже и чуть насупясь глядел в сторону воды. Девушка прижалась к нему, опасливо покосилась на зажатую в руке ижевского завода игрушку, подумала о чём-то и прошептала - “Ну ладно тебе, Денискин, сказала же, больше ты его рядом со мной не увидишь”.
И ведь не обманула, больше Гию никто не видел. Ни рядом с Танькой, ни вообще.
Коровьев (с)
17.10.2003 (1-25)
