Отрывок из романа «Эрегированная целина».
Печатается с сокращениями по причине не достижения окончательной договорённости между автором и заказчицей.
Эпиграф:
“Айн, цвай, драй
Моя идти искай
Кто нихт спрятаться
Того и воровай”.
Немецкая народная считалочка.
Пригнувшись, насколько позволяли давно не юные года и телесная комплекция, проигравшая-таки давней любви к блинам со сметаной, Степановна перековыляла через улицу и уселась возле плетня, переводя дух и утирая взопревший лоб уголком платка.
“Ничего-ничего, ещё чуть-чуть и уже всё…” – пробормотала она, затравлено глянув вдоль улицы сперва налево, и уж только потом направо.
Со стороны именно этого несчастливого для неё плеча неспешно приближалась нежданная беда в лице местного дурачка с неподходящим ему именем Тит, который по причине полной душевной безобидности в сочетании с необычайной белизной и мягкостью волос в деревне был назван Титюнюшкой, на что он и отзывался в любое время дня и ночи.
“Принесла нелёгкая, прости меня Господи… щас всей деревне растрезвонит, что видал меня тут…”, нахмурилась Степановна, понимая, что перескочить незаметно через плетень она уже не успеет и остаётся сидеть здесь, на краю деревни, в лопухах, под забором, за которым виднелась дымящая и искрящая трубой банька Лушки.
“Утю-тю… Тёёётя сити-ти-ти… каляка-маляка…” – приблизившийся Титюня присел на корточки, и, уставив Степановне в лицо грязный палец, медленно закачал перед её глазами грязным обкусанным ногтем, укоризненно глядя на неё своими небесной чистоты глазами.
“Ох, Титушка, ну и сидит тётя, ну и что ? Неужто возбраняется тёте посидеть немножечко, в теньке отдохнуть ? Ведь тётенька устала, тётенька с утречка самого в поле спинушку натрудила, а ты бы не мешал мне, родненький, шёл бы своей дорогой… там от у сельпо тётка Клавка тебя с утра дожидается, барбарысок купила кулёк, угостить надумал тебя, болезного, а ты вон иде прохлаждаисся…” – Степановна решила взять лаской, потому голос её стал столь сладок, что казалось крошки сахара начали сыпаться с каждого произнесённого слова и падать в приоткрытый, по причине всё той же широты душевной, титюнюшкин рот.
“У-у-у, бабайка-кукуйка… ти-то ти-то… низзяяя тутя… уу-у-у…” – нехорошо как-то замычал тот в ответ, и вновь многообещающе погрозив, заспешил к магазину, не забывая изредка останавливаться и неподоброму коситься в сторону всё ещё сидевшей Степановны.
Выждав для верности пару минут, и уверившись, что никто кроме Тита не бродит в окрестностях, Степановна неловко подоткнув юбку перевалилась через плетень. Угодив на противоположной стороне правой ногой (вот уж правда, не ту сторону назвали правой) прямёхонько в переспелый по причине жаркого лета кабачок, Степановна выругалась, но намерения свои не изменила.
Всё так же горбатясь и передвигаясь боком, она пробралась к задней стенке бани и присела возле единственного небольшого оконца, через которое в баню и попадал свет. Судя по плеску и радостным женским взвизгиваниям, Лушка была там.
Тем временем солнце медленно, но неуклонно закатывалось куда-то за реку, начинало темнеть. Степановна уже задремала, когда хлопнула дверь бани, и в наступающей темноте появился голый женский силуэт. Степановна радостно замерла, ожидая второго, а если повезёт и третьего дверного стука. Но дверь молчала. Силуэт постоял, пару раз глубоко вздохнул и, произнеся низким грудным голосом непонятно кому обращённое - “Хорошо-то как !”, вновь скрылся в бане.
Степановна осторожно приподнялась и заглянула в оконце.
Накинув на голое тело сарафан, Лушка уселась на скамью и достала какую-то бумажку. Развернув и разгладив её, она принялась негромко читать, имея при этом крайне довольное лицо - “Значит, что мы имеем… шоколадный заяц, это раз… ласковый мерзавец, это два… и, конечно, ангел, сладкий на все сто… о-о-о… это уже три… недурно-недурно, для простой белошвейки…”. Она свернула листок, потянулась, и задумчиво прикрыв глаза, привалившись к тёплой стенке.
Степановна задумалась не меньше. Особых размышлений требовала информация про ласкового мерзавца, но додумать эту мысль она не успела, потому как плетень позади неё жалобно затрещал и всё в те же перезрелые кабачки (вот уж если не повезёт с урожаем, так не повезёт) грузно спрыгнул кто-то большой и тёмный.
“Свят-свят-свят, эт ещё чего за явленье ?! Кто бы это в такую поздноту к ней пожаловал ?” – пробормотала Степановна и бесшумно упав на четвереньки поспешила укрыться позади огуречной грядки. Там, среди огурцов, оно как-то поспокойней будет, решила она и, устроившись поудобней, навострила уши, отчаянно надеясь, что из бани сейчас всё начнёт проистекать.
“Вот уж свезло так свезло… завтра, кому расскажу, не поверят же… ”
Эпилог:
“Да, я уже не прежний, - я согласен ! –
Безумец, волокита и маньяк…
Но я опасен. Всё ещё опасен.
Не укушу – так сделаю синяк !..”
Л. Филатов
********************************************************
Я достаю из широких штанин, а все возмущённо кричат - "Гражданин !"
Печатается с сокращениями по причине не достижения окончательной договорённости между автором и заказчицей.
Эпиграф:
“Айн, цвай, драй
Моя идти искай
Кто нихт спрятаться
Того и воровай”.
Немецкая народная считалочка.
Пригнувшись, насколько позволяли давно не юные года и телесная комплекция, проигравшая-таки давней любви к блинам со сметаной, Степановна перековыляла через улицу и уселась возле плетня, переводя дух и утирая взопревший лоб уголком платка.
“Ничего-ничего, ещё чуть-чуть и уже всё…” – пробормотала она, затравлено глянув вдоль улицы сперва налево, и уж только потом направо.
Со стороны именно этого несчастливого для неё плеча неспешно приближалась нежданная беда в лице местного дурачка с неподходящим ему именем Тит, который по причине полной душевной безобидности в сочетании с необычайной белизной и мягкостью волос в деревне был назван Титюнюшкой, на что он и отзывался в любое время дня и ночи.
“Принесла нелёгкая, прости меня Господи… щас всей деревне растрезвонит, что видал меня тут…”, нахмурилась Степановна, понимая, что перескочить незаметно через плетень она уже не успеет и остаётся сидеть здесь, на краю деревни, в лопухах, под забором, за которым виднелась дымящая и искрящая трубой банька Лушки.
“Утю-тю… Тёёётя сити-ти-ти… каляка-маляка…” – приблизившийся Титюня присел на корточки, и, уставив Степановне в лицо грязный палец, медленно закачал перед её глазами грязным обкусанным ногтем, укоризненно глядя на неё своими небесной чистоты глазами.
“Ох, Титушка, ну и сидит тётя, ну и что ? Неужто возбраняется тёте посидеть немножечко, в теньке отдохнуть ? Ведь тётенька устала, тётенька с утречка самого в поле спинушку натрудила, а ты бы не мешал мне, родненький, шёл бы своей дорогой… там от у сельпо тётка Клавка тебя с утра дожидается, барбарысок купила кулёк, угостить надумал тебя, болезного, а ты вон иде прохлаждаисся…” – Степановна решила взять лаской, потому голос её стал столь сладок, что казалось крошки сахара начали сыпаться с каждого произнесённого слова и падать в приоткрытый, по причине всё той же широты душевной, титюнюшкин рот.
“У-у-у, бабайка-кукуйка… ти-то ти-то… низзяяя тутя… уу-у-у…” – нехорошо как-то замычал тот в ответ, и вновь многообещающе погрозив, заспешил к магазину, не забывая изредка останавливаться и неподоброму коситься в сторону всё ещё сидевшей Степановны.
Выждав для верности пару минут, и уверившись, что никто кроме Тита не бродит в окрестностях, Степановна неловко подоткнув юбку перевалилась через плетень. Угодив на противоположной стороне правой ногой (вот уж правда, не ту сторону назвали правой) прямёхонько в переспелый по причине жаркого лета кабачок, Степановна выругалась, но намерения свои не изменила.
Всё так же горбатясь и передвигаясь боком, она пробралась к задней стенке бани и присела возле единственного небольшого оконца, через которое в баню и попадал свет. Судя по плеску и радостным женским взвизгиваниям, Лушка была там.
Тем временем солнце медленно, но неуклонно закатывалось куда-то за реку, начинало темнеть. Степановна уже задремала, когда хлопнула дверь бани, и в наступающей темноте появился голый женский силуэт. Степановна радостно замерла, ожидая второго, а если повезёт и третьего дверного стука. Но дверь молчала. Силуэт постоял, пару раз глубоко вздохнул и, произнеся низким грудным голосом непонятно кому обращённое - “Хорошо-то как !”, вновь скрылся в бане.
Степановна осторожно приподнялась и заглянула в оконце.
Накинув на голое тело сарафан, Лушка уселась на скамью и достала какую-то бумажку. Развернув и разгладив её, она принялась негромко читать, имея при этом крайне довольное лицо - “Значит, что мы имеем… шоколадный заяц, это раз… ласковый мерзавец, это два… и, конечно, ангел, сладкий на все сто… о-о-о… это уже три… недурно-недурно, для простой белошвейки…”. Она свернула листок, потянулась, и задумчиво прикрыв глаза, привалившись к тёплой стенке.
Степановна задумалась не меньше. Особых размышлений требовала информация про ласкового мерзавца, но додумать эту мысль она не успела, потому как плетень позади неё жалобно затрещал и всё в те же перезрелые кабачки (вот уж если не повезёт с урожаем, так не повезёт) грузно спрыгнул кто-то большой и тёмный.
“Свят-свят-свят, эт ещё чего за явленье ?! Кто бы это в такую поздноту к ней пожаловал ?” – пробормотала Степановна и бесшумно упав на четвереньки поспешила укрыться позади огуречной грядки. Там, среди огурцов, оно как-то поспокойней будет, решила она и, устроившись поудобней, навострила уши, отчаянно надеясь, что из бани сейчас всё начнёт проистекать.
“Вот уж свезло так свезло… завтра, кому расскажу, не поверят же… ”
Эпилог:
“Да, я уже не прежний, - я согласен ! –
Безумец, волокита и маньяк…
Но я опасен. Всё ещё опасен.
Не укушу – так сделаю синяк !..”
Л. Филатов
********************************************************
Я достаю из широких штанин, а все возмущённо кричат - "Гражданин !"
Где она и где кабачки... 
