Черная вода воспоминаний. Праздник. Тусклые свечи, плывущие в желтых корабликах, сделанных из обрывков старых газет, морщинистые руки, немощные, дрожащие, но все еще теплые на пронизывающем осеннем ветру, лица, всплывающие из глубин грязных платков навстречу сказочному потоку огней. Далекие ярмарки, пряничные карусели. Все закаты и все восходы. И долгие вечера, когда время тянется серой монотонной ниткой в полусумраке пустых домов. Черная вода страхов. Смоляная вода боли, в которую не хочется входить еще раз.
Но однажды мы входим в эту воду. Где это солнце, которое светило нам еще вчера? Мы проходим по лунной дорожке, среди криков чаек и кромешной темноты – и все, что вокруг – это только шум прибоя... Ветер сновидений колышет наши волосы и вода серебрится под ногами мертвенным светом. Ослепительные искорки, высплывающие из холодной глубины. Звезды под ногами – они то погружаются в черную бархатную бездну, то всплывают вновь. И уже не понятно, где кончается поток прогорклого морского воздуха и начинаются наши лица, наши руки, складки наших одежд. Нет боли, и уже нет страха. Ночной ветер разглаживает морщины, стирает линии судьбы на руках и вот уже тела, потеряв фому, подобно фосфорецирующим медузам колышутся влажным маревом в ледяном воздухе этого мгновения.
Ты слышишь музыку? Виолончель из рабацкой хижины, вся растрескавшаяся под постоянными порывами ветра, покрытая тонкой коркой морской соли, изъеденая плесенью и грибками, с проржавевшими струнами и отсыревшими колками – та самая виолончель, в которой хранили запасы на зиму, солили рыбу, которая служила люлькой и гробом, в которую заворачивали последние съестные запасы и самые дорогие фотографии, которая всегда стояла в самом почетном месте, прикрытая шелковыми надушенными платками и венками из полевых цветов... Виолончель, полная воспоминаний и мечтаний, наполненная вздохами и шепотом, окропленная святой водой и крещенная в ледяном прибое. Мыши лакомились ей пасмурными осенними вечерами, они скребли своими острыми зубками по металлу струн и виолончель издавала странную мелодию – словно хрипло покашливала, забытая где-то в углу. Она дремала в полутьме, она смотрела долгими вечерами напролет в окно – не отрываясь – как солнце заходило за кромку моря и на небо наползало темно синее марево ночи. И она плакала, когда вода становилась иссиня-черной – черная вода ее воспоминаний.
Свечи плывут по воде и вдалеке виднеется одинокая лодка, плывущая навстречу. Черный человек из промозглой просоленой пустоты. Он отводит взгляд – или глаз вообще нет? Он протягивает руку, увлекая нас в покачивающееся утлое суденышко. Гнилые прокопченые борта, скользкие уключины, весла, обросшие коричневой тиной. Серебро наших глаз – оно изчезает, оно разъедается соленым ветром этой ночи и вот все пропадает в пустоте – скрип уключин взрезает ватную глухую тишину и только где-то далеко на берегу еще слишится протяжная музыка виолончели – она тянется, истончаясь, как последние лучи заходящего солнца, когда уже ничто не может сдержать наступающий вал темноты – но свет все еще продолжается, все не меркнет...
Ты слышишь эту музыку?
Но однажды мы входим в эту воду. Где это солнце, которое светило нам еще вчера? Мы проходим по лунной дорожке, среди криков чаек и кромешной темноты – и все, что вокруг – это только шум прибоя... Ветер сновидений колышет наши волосы и вода серебрится под ногами мертвенным светом. Ослепительные искорки, высплывающие из холодной глубины. Звезды под ногами – они то погружаются в черную бархатную бездну, то всплывают вновь. И уже не понятно, где кончается поток прогорклого морского воздуха и начинаются наши лица, наши руки, складки наших одежд. Нет боли, и уже нет страха. Ночной ветер разглаживает морщины, стирает линии судьбы на руках и вот уже тела, потеряв фому, подобно фосфорецирующим медузам колышутся влажным маревом в ледяном воздухе этого мгновения.
Ты слышишь музыку? Виолончель из рабацкой хижины, вся растрескавшаяся под постоянными порывами ветра, покрытая тонкой коркой морской соли, изъеденая плесенью и грибками, с проржавевшими струнами и отсыревшими колками – та самая виолончель, в которой хранили запасы на зиму, солили рыбу, которая служила люлькой и гробом, в которую заворачивали последние съестные запасы и самые дорогие фотографии, которая всегда стояла в самом почетном месте, прикрытая шелковыми надушенными платками и венками из полевых цветов... Виолончель, полная воспоминаний и мечтаний, наполненная вздохами и шепотом, окропленная святой водой и крещенная в ледяном прибое. Мыши лакомились ей пасмурными осенними вечерами, они скребли своими острыми зубками по металлу струн и виолончель издавала странную мелодию – словно хрипло покашливала, забытая где-то в углу. Она дремала в полутьме, она смотрела долгими вечерами напролет в окно – не отрываясь – как солнце заходило за кромку моря и на небо наползало темно синее марево ночи. И она плакала, когда вода становилась иссиня-черной – черная вода ее воспоминаний.
Свечи плывут по воде и вдалеке виднеется одинокая лодка, плывущая навстречу. Черный человек из промозглой просоленой пустоты. Он отводит взгляд – или глаз вообще нет? Он протягивает руку, увлекая нас в покачивающееся утлое суденышко. Гнилые прокопченые борта, скользкие уключины, весла, обросшие коричневой тиной. Серебро наших глаз – оно изчезает, оно разъедается соленым ветром этой ночи и вот все пропадает в пустоте – скрип уключин взрезает ватную глухую тишину и только где-то далеко на берегу еще слишится протяжная музыка виолончели – она тянется, истончаясь, как последние лучи заходящего солнца, когда уже ничто не может сдержать наступающий вал темноты – но свет все еще продолжается, все не меркнет...
Ты слышишь эту музыку?
Большинство обобщает своё субъективное восприятие мира и называет это объективной логикой, это просто ****** господа, просто ******
