“…Кабинет секретного агента Андроса Никонорыча Ашкинази, служащего в отделе промежуточных дел под прямым указательством Его Второсвещенства, до обморока напоминал заброшенное кладбище домашних насекомых.
Тишина и запустение.
Давно не каялись здесь предприниматели родины, с откровенными слезами признания своего злостного предпринимательства, ещё дольше не рыдали здесь дамочки Достоевского возраста, пришедшие признаться в содеянных студентоубийствах, да и лица, уклоняющиеся от ежеквартальной переписи и пересчёта, уж который отчётный год подряд не заносили сами себя в губернскую фискальную книгу.
Стены этого, некогда нагоняющего ужас и икоту кабинета, даже позабыли о выведении на чистую воду тех рожениц, которые смели понести от заезжих путников, тем самым, нарушив один из древних мухосранских законов – “Чужие здесь не х…”. И хотя в летописях не сохранился полный текст, чего именно не следует делать чужим в Мухосранске, служба промежуточных дел имела своё особое мнение по поводу литеры “х” и строго пресекала возможные осложнения, которые наверняка возникли бы, дай волю этим чужим.
Так вот, кабинет этот давно устал от беззвучия.
Ещё более устал от него секретный агент.
Последнее время Андрос всё чаще и чаще мыслями обращался к уже не за горами маячившей почётной отставке, выйдя в которую он, как уже давно было запланировано, предался бы беспробуднейшему пьянству и полнейшему моральному разложению в обществе дворовых девок в своём небольшом имении, расположенном на берегу восхитительного прудика, в котором до последнего времени жировало несметное карповое семейство.
Но этим летом, по причине невиданной доселе в этих местах жары, привередливые карпы дружно всплыли кверху брюхом, и возвращаться в должное им положение отказывались уж вторую неделю, начав при этом как-то уж слишком откровенно пахнуть. Да и дворовые девки, наслушавшись модного нынче в городе просветителя Антона Скороваркина, кричащего на всех углах о том научном факте, что “баба – тоже человек !”, стали требовать денежку, причём (вот ведь где подлость бабья во всей своей неприглядности проявилась !), за каждое соитие.
Разочарованный перспективой встретить старость без рыбной ловли и излишнего бабского внимания, Андрос достал из ледника пару запотевших бутылей овсяного пива “Мухосранская Корова”, выгреб из шкафа остатки ржаных сухарей, прозванных в народе “Мухосрашки” и только вознамерился побороться со скукой, как скрипнувшая дверь кабинета сообщила о посетителе.
“Потрапезничал, брюхо-с-мухой !” – выругался агент и спрятав бутылку в стол сурово взглянул на побеспокоившего его человечка, неуверенно теребящего в руках видавшую виды шляпу серого фетра и всё никак не решающегося переступить порог…”
“Да ну, вялотякучка какая-то получается !” – безапелляционно заявил Стёпа, поднимаясь с дивана и проходя по кабинету, блаженно разминая усталые плечи - “Мы как договаривались ? Истории должны быть интересные, с юмором и по возможности короткие, а в твоей истории кроме фамилии Ашкинази ничего смешного и достойного внимания я не услышал ! Да и судя по всему, до конца дежурства мы дослушаем лишь половину этой истории, а с завтрашнего утра, поимей ввиду, у меня отпуск, и дослушивать неформатные истории в своё законное время отдыха я не собираюсь ! Так что, давай-ка, наливай-ка, друг ты мой любезный, выпьем ещё по одной, а после озадачимся новой историей.
Обидевшийся было за такую резкую критику своих сказительских способностей, Эдик не стал ждать повторного особого приглашения и вполголоса ругнув создателя такой мерзкой штуки, как бутылочная “непроливайка”, наполнил рюмки.
“Хорошо идёт, зараза !” – сдавленно хрюкнул Стёпа, зажёвывая принятое пупурышчатым огурцом, возросшим в тёщином садике.
И хотя тёщу свою Стёпа ненавидел лютой ненавистью (и не зря, надо сказать - чего только стоила та история, когда его тёща, Ксения Елистратовна, бывшая учительница начальных классов, заприметив намётанным глазом сидящего в одном из летних кафе непутёвого мужа своей бедной дочурки, который, пребывая в компании двух откровенно нетрезвых девиц, наглым образом вёл себя, распивая на брудершафт пиво и громогласно призывая продолжить банкет у него, благо жена сейчас в отъезде, тут же телеграфировала в Питер следующий текст – “доча тчк говорила мама зпт не ходи ты с этим рыжим зпт у него глаза зпт слишком блядские тчк”, чем и сорвала важную командировку дочки и не менее важный праздник души Степана), огурцы и помидоры, передаваемые ей для своей дочки, он исправно переводил на закуску.
“Зараза – она всегда хорошо идёт !” – подтвердил многоопытный Эдик, исполняющий обязанности бессменного ночного дежуранта приёмного покоя, в кои он попал за прошлогоднюю аморальную связь с племянницей главврача, и потому частенько коротавший быстро опостылившие ночные дежурства в компании Стёпы из первого “острого” отделения.
Стёпа же, в свою очередь, последние год-полтора приноровившийся крутить недолговечные романы с молоденькими медсёстрами, которыми всегда была славна их краснознамённая психбольница, давно понял, что ночное дежурство для этих целей “самое то”, рад был порою отвлечься от женского общества и распить что-нибудь горячительное в компании с приятным собеседником.
Когда же поняв, что разговор за бутылкой у них непрестанно крутится вокруг двух основополагающих вещей – красивых женщин и психиатрического раздела Международной Классификации Болезней 11 пересмотра ВОЗ – тем, надо признать захватывающих, но быстро надоедающих, приятели решили развлекать себя рассказами занимательных историй.
“Ладно, сам тогда излагай, коли моё тебе не в нюхалку…” – умиротворённо протянул Эдик, усаживаясь на подоконник и с восточной отрешенностью начав пускать табачный дым в форточку.
“Изложу, уж не изволь беспокоиться !” – гордо молвил Степан и откинув огуречный огрызок начал свой рассказ, который, скорее всего по причине пятой рюмки, неожиданно повёлся в стихах:
Повесть об Иване и “Беретте”
Пролог: Нет повести печальнее на свете, чем повесть об Иване и “Беретте”…
[далее Степан в своеобразной стихотворной манере рассказал историю жизни простого парня Ивана, который, устав от мирской несправедливости, купил себе по случаю пистолет и сразу перестал прогибаться под мир, заявив – “Пусть лучше мир прогибается, бляха-муха !”, и чем всё это закончилось. Шекспир ли был виной подобному творчеству Степана, “Бригада” ли оказала такое влияние на уставшего доктора, не мне судить, но переписывать три страницы мелкого текста - это слишком даже для меня, откровенно скучающего человека.
Посему включив бессмертный шедевр - “… Завтра ветер переменится, завтра прошлому взамен, он придёт, он будет добрый, ласковый, ветер перемен… ” – жду прекращения гололёда и желаю всем удачи, любви и терпения. Всё, пока-пока !]
_________________________________________________
“Определённо, тщеславие - мой самый любимый из грехов”.
Тишина и запустение.
Давно не каялись здесь предприниматели родины, с откровенными слезами признания своего злостного предпринимательства, ещё дольше не рыдали здесь дамочки Достоевского возраста, пришедшие признаться в содеянных студентоубийствах, да и лица, уклоняющиеся от ежеквартальной переписи и пересчёта, уж который отчётный год подряд не заносили сами себя в губернскую фискальную книгу.
Стены этого, некогда нагоняющего ужас и икоту кабинета, даже позабыли о выведении на чистую воду тех рожениц, которые смели понести от заезжих путников, тем самым, нарушив один из древних мухосранских законов – “Чужие здесь не х…”. И хотя в летописях не сохранился полный текст, чего именно не следует делать чужим в Мухосранске, служба промежуточных дел имела своё особое мнение по поводу литеры “х” и строго пресекала возможные осложнения, которые наверняка возникли бы, дай волю этим чужим.
Так вот, кабинет этот давно устал от беззвучия.
Ещё более устал от него секретный агент.
Последнее время Андрос всё чаще и чаще мыслями обращался к уже не за горами маячившей почётной отставке, выйдя в которую он, как уже давно было запланировано, предался бы беспробуднейшему пьянству и полнейшему моральному разложению в обществе дворовых девок в своём небольшом имении, расположенном на берегу восхитительного прудика, в котором до последнего времени жировало несметное карповое семейство.
Но этим летом, по причине невиданной доселе в этих местах жары, привередливые карпы дружно всплыли кверху брюхом, и возвращаться в должное им положение отказывались уж вторую неделю, начав при этом как-то уж слишком откровенно пахнуть. Да и дворовые девки, наслушавшись модного нынче в городе просветителя Антона Скороваркина, кричащего на всех углах о том научном факте, что “баба – тоже человек !”, стали требовать денежку, причём (вот ведь где подлость бабья во всей своей неприглядности проявилась !), за каждое соитие.
Разочарованный перспективой встретить старость без рыбной ловли и излишнего бабского внимания, Андрос достал из ледника пару запотевших бутылей овсяного пива “Мухосранская Корова”, выгреб из шкафа остатки ржаных сухарей, прозванных в народе “Мухосрашки” и только вознамерился побороться со скукой, как скрипнувшая дверь кабинета сообщила о посетителе.
“Потрапезничал, брюхо-с-мухой !” – выругался агент и спрятав бутылку в стол сурово взглянул на побеспокоившего его человечка, неуверенно теребящего в руках видавшую виды шляпу серого фетра и всё никак не решающегося переступить порог…”
“Да ну, вялотякучка какая-то получается !” – безапелляционно заявил Стёпа, поднимаясь с дивана и проходя по кабинету, блаженно разминая усталые плечи - “Мы как договаривались ? Истории должны быть интересные, с юмором и по возможности короткие, а в твоей истории кроме фамилии Ашкинази ничего смешного и достойного внимания я не услышал ! Да и судя по всему, до конца дежурства мы дослушаем лишь половину этой истории, а с завтрашнего утра, поимей ввиду, у меня отпуск, и дослушивать неформатные истории в своё законное время отдыха я не собираюсь ! Так что, давай-ка, наливай-ка, друг ты мой любезный, выпьем ещё по одной, а после озадачимся новой историей.
Обидевшийся было за такую резкую критику своих сказительских способностей, Эдик не стал ждать повторного особого приглашения и вполголоса ругнув создателя такой мерзкой штуки, как бутылочная “непроливайка”, наполнил рюмки.
“Хорошо идёт, зараза !” – сдавленно хрюкнул Стёпа, зажёвывая принятое пупурышчатым огурцом, возросшим в тёщином садике.
И хотя тёщу свою Стёпа ненавидел лютой ненавистью (и не зря, надо сказать - чего только стоила та история, когда его тёща, Ксения Елистратовна, бывшая учительница начальных классов, заприметив намётанным глазом сидящего в одном из летних кафе непутёвого мужа своей бедной дочурки, который, пребывая в компании двух откровенно нетрезвых девиц, наглым образом вёл себя, распивая на брудершафт пиво и громогласно призывая продолжить банкет у него, благо жена сейчас в отъезде, тут же телеграфировала в Питер следующий текст – “доча тчк говорила мама зпт не ходи ты с этим рыжим зпт у него глаза зпт слишком блядские тчк”, чем и сорвала важную командировку дочки и не менее важный праздник души Степана), огурцы и помидоры, передаваемые ей для своей дочки, он исправно переводил на закуску.
“Зараза – она всегда хорошо идёт !” – подтвердил многоопытный Эдик, исполняющий обязанности бессменного ночного дежуранта приёмного покоя, в кои он попал за прошлогоднюю аморальную связь с племянницей главврача, и потому частенько коротавший быстро опостылившие ночные дежурства в компании Стёпы из первого “острого” отделения.
Стёпа же, в свою очередь, последние год-полтора приноровившийся крутить недолговечные романы с молоденькими медсёстрами, которыми всегда была славна их краснознамённая психбольница, давно понял, что ночное дежурство для этих целей “самое то”, рад был порою отвлечься от женского общества и распить что-нибудь горячительное в компании с приятным собеседником.
Когда же поняв, что разговор за бутылкой у них непрестанно крутится вокруг двух основополагающих вещей – красивых женщин и психиатрического раздела Международной Классификации Болезней 11 пересмотра ВОЗ – тем, надо признать захватывающих, но быстро надоедающих, приятели решили развлекать себя рассказами занимательных историй.
“Ладно, сам тогда излагай, коли моё тебе не в нюхалку…” – умиротворённо протянул Эдик, усаживаясь на подоконник и с восточной отрешенностью начав пускать табачный дым в форточку.
“Изложу, уж не изволь беспокоиться !” – гордо молвил Степан и откинув огуречный огрызок начал свой рассказ, который, скорее всего по причине пятой рюмки, неожиданно повёлся в стихах:
Повесть об Иване и “Беретте”
Пролог: Нет повести печальнее на свете, чем повесть об Иване и “Беретте”…
[далее Степан в своеобразной стихотворной манере рассказал историю жизни простого парня Ивана, который, устав от мирской несправедливости, купил себе по случаю пистолет и сразу перестал прогибаться под мир, заявив – “Пусть лучше мир прогибается, бляха-муха !”, и чем всё это закончилось. Шекспир ли был виной подобному творчеству Степана, “Бригада” ли оказала такое влияние на уставшего доктора, не мне судить, но переписывать три страницы мелкого текста - это слишком даже для меня, откровенно скучающего человека.
Посему включив бессмертный шедевр - “… Завтра ветер переменится, завтра прошлому взамен, он придёт, он будет добрый, ласковый, ветер перемен… ” – жду прекращения гололёда и желаю всем удачи, любви и терпения. Всё, пока-пока !]
_________________________________________________
“Определённо, тщеславие - мой самый любимый из грехов”.
"Лесом еду, лес пою"(с)