Ответ на сообщение Читаете? пользователя ShockingRuby
иноагент докладывает начальству))
Показать скрытый текст
(Письмо 3 )
Милорду Харви, вице-канцлеру английского двора, в Лондоне.
Кронштадт,
21 июня 1739 г.
Ну вот, милорд, проведя в море почти целый месяц, мы наконец-то достигли той земли, к которой стремились всеми своими помыслами.
Чтобы поставить точку в отчете о нашем плавании — поскольку я, сам того не желая, все-таки завел дневник, — извещаю Вас, что в семнадцатый день июня месяца в одиннадцать часов утра мы подняли якорь с ревельского рейда «et velorum pandimus alas» («крылья ветрил распускаем» (лат.) Provehimur portu vicina Ceraunia iuxta. (В море пустившись опять, мы плывем соседней Керавнии мимо, (лат.)
Подгоняемые не слишком сильным зюйд-вестом, мы прошли мимо ревельского утеса, Чертова глаза, и прочих ужасов этого берега, «lethi discrimine parvoa» («с небольшим различением смерти» (лат.).
Наставления мистера Оливера были нам вместо лоцмана.
Hos Helenus scopulos, haec saxa horrenda canebat.(Гелен утесы сии, сии бранные скалы вещал нам. (лат.)
В поле нашего зрения то и дело попадали какие-то развевавшиеся на ветру флаги, то желтые, то красные, то какого-то другого цвета — сигналы проходящим кораблям вместо бакенов, как это мы привыкли видеть у английских и голландских берегов.
Флаги покачиваются над волнами, вдетые в деревянные крестовины, заякоренные прямо за подводные камни.
Два русских галиота постоянно патрулируют эти воды, следя, чтобы вымпела были на своих местах, а также промеряют глубину, отыскивая подводные рифы, и почти каждый год находят новые.
В 1515 году один обнаружили прямо посреди залива, вследствие случая весьма трагического.
Наскочив на сей риф, потерпел крушение голландский военный корабль, шедший в составе эскадры на всех парусах при малом волнении и свежем ветре.
С корабля спаслись всего лишь пять человек, которые, к счастью, успели сесть в шлюпку. Риф скрывался под водой на глубине пяти или шести футов: он, словно бритва, распорол днище корабля вдоль киля от носа до кормы.
И неудивительно, что приключилось такое.
До основания Петербурга почти никто не плавал по этим водам дальше Ревеля и Нарвы.
Игра не стоила свеч; другое дело сейчас, когда почти вся торговля России переместилась из Архангельска в Петербург, стоящий в глубине залива.
И, стало быть, какими бы подробными наставлениями вас ни снабдили, тут не следует выпускать из рук лота.
Голландскую карту Балтийского моря, составленную Абрахамом Маасом, мы, применив ее на практике, нашли лучшей из всех существующих, даже лучше той, что была изготовлена по приказу вашего адмирала Норриса; но даже и она не говорит всей правды.
В этом убеждаешься, стоит только войти в залив.
А ведь Вы знаете, что ошибки в судовождении столь же губительны, сколь и совершаемые в медицине или на войне.
Восемнадцатого числа мы прошли мимо возвышенности на острове Гогланд;12 к полудню нашему взору явился Сейскари,13 отстоящий от Кроншлота14 всего на десять лиг.
Нас это весьма ободрило и преисполнило добрыми надеждами, «si qua fides pelago».( «стало возможно довериться понту» (лат.)
Вот только приходилось брать в расчет течение, что от Кроншлота стремится к Гогланду и ударяет в финский берег, — а тот еще более коварен, чем берега Эстляндии или Ингрии: несколько рядов подводных скал защищают его на манер внешних укреплений, прикрывающих стены основной крепости.
Как Вы полагаете, милорд, не достойно ли наше плавание «Одиссеи» или «Энеиды»? Сейчас, конечно, времена иные, и все же по величине страховых премий, этого термометра торговли, явственно видно, что судоходные маршруты по Балтике считаются одними из самых опасных.
На случай, если Вам или кому-то из Ваших любопытны маршруты, проложенные по этому пресловутому заливу, то вот они: «От Дагосорта до Колесгари — 25 лиг на северо-восток.
От Колесгари до Гогланда — 18 лиг на юго-восток.
От Гогланда до Сейскари — 20 лиг на восток.
От Сейскари до Кроншлота — 10 лиг на юго-восток.
По компасу — примерно 9 градусов западного склонения».
Но Вам будет куда интереснее узнать, что вечером восемнадцатого июня мы бросили якорь на расстоянии одного пушечного выстрела, или чуть больше, от Кроншлота, после того как провел по невероятно извилистому фарватеру русский лоцман, присланный к нам на борт с корабля береговой охраны, который постоянно стоит на якоре в четырех милях от порта.
Кроншлот — это форт, защищающий вход в кронштадтскую гавань.
А сам Кронштадтский остров расположен близ устья Невы, реки, которая, вытекая из Ладожского озера, омывает Петербург и затем впадает в залив.
О т напора столь крупной реки, который нисколько не ослабевает в этом мелком море, и происходит то самое течение, что от Кроншлота поворачивает к Гогланду и тащит, как я уже говорил, корабли к финскому берегу.
Царь Петр, задумав основать Петербург, понимал всю важность Кронштадта как естественного внешнего укрепления для новой столицы и оснастил его так, что мало найдется в мире крепостей, могущих с ним сравниться.
Представьте себе, милорд: чтобы войти в Кронштадтскую гавань, надобно пройти между Кроншлотом, фортом с четырьмя бастионами, и батареей, носящей имя Петра; тут врага немедля встретят залпы великого множества орудий — только в Петровской батарее их насчитывается более сотни.
Я уж не говорю о бесчисленных маневрах, которые приходится выполнять, чтобы выйти на траверз самого порта.
Требуется определенный ветер, дабы пройти по ведущему туда фарватеру, а что до поворотов, то о них и говорить нечего: фарватер столько узок, что достаточно снять сигнальные вымпелы — и самый опытный лоцман не сможет провести там корабль.
А проходить все равно пришлось бы: aut facilia, aut difficilia, per haec eundum.( легко ли, трудно ли, но здесь нужно пройти (лат.)
Вне фарватера со стороны Ингрии глубины всего пять футов, да и со стороны Финляндии военные корабли не пройдут.
Пушки, защищающие Кронштадт, большей частью отлиты из чугуна, но сработаны столь аккуратно и так хорошо отполированы, что кажутся стальными.
Укрепления тут сплошь деревянные, но предполагается заменить их каменными, как и часть мола, которую начинают уже воздвигать.
Тем же камнем, добываемым в окрестностях Нарвы, выложены и берега канала, строительство которого сейчас подходит к концу; это свершение, вполне достойное древних римлян.
Канал такой ширины, что в нем без труда могут разойтись два самых больших корабля, и глубина у него соответствующая, а длиною он будет более полутора миль.
В конце его расположатся доки, где можно будет ставить военные суда.
Строительство доков задумал еще царь Петр, преследуя двоякую цель: достигнуть лучшей сохранности кораблей, которые в пресной невской воде быстро начинают гнить, и обезопасить их, поскольку на суше они защищены от любого неприятельского обстрела.
Вы знаете, милорд, что царь Петр берег свой флот как зеницу ока.
Чин английского адмирала, любил он говорить, куда выше, чем звание монарха.
Кроме изрядных преимуществ, которые предоставляет морской флот, Петру, властителю суши, наверное, казалось, что в морском деле он созидатель более, нежели в каком-либо еще.
О флоте мы здесь целыми днями ведем беседы с почтенным старым шотландцем адмиралом Гордоном, в доме которого мы разместились.
Он совсем еще недавно командовал в Данциге русской флотилией; будучи моряком с головы до пят, он к тому же один из самых любезных собеседников на свете и very sensible man (весьма рассудительный человек (англ.).
В беседах наших участвует и контр-адмирал О ’Брайен, который с английской службы перешел на русскую.
Так что разговор о флоте, не побоюсь сказать, я мог бы теперь поддерживать и с самим Вашим братом, captain” ом Харви.
Но примись я превозносить перед ним русский флот, он непременно — я так его и слышу — высказал бы мысль, против которой не мог бы возразить даже адмирал Гордон, а именно: нация, не имеющая весьма многочисленного торгового флота, не может иметь и военных кораблей — и все из-за недостатка матросов.
Каким образом набрать моряков в стране, где торговые суда можно пересчитать по пальцам, где имеется всего три пакетбота с экипажами в полсотни человек — два из них ходят из Кронштадта в Любек, а третий — в Данциг? Как наложить эмбарго, если дело до того дойдет?
Монарх, у которого много людей, может быстро превратить их в солдат.
Землепашец, крестьянин легко привыкает ходить в строю, терпеть жару и холод, приучается к ратному труду и дисциплине; моряки же, прежде чем таковыми стать, с малого возраста должны привыкнуть к лишениям неслыханным, к морскому воздуху, к чуждой стихии.
Сказал ведь один умнейший человек: единственное, чего не сможет сделать никакой великий монарх, это создать морской флот.
Стало быть, русские, не являясь великой морской державой, не имея и даже не помышляя иметь такой документ, как Кромвелева Хартия о мореходстве, должны будут, подобно туркам, своим соседям, довольствоваться владычеством над сушей, причем в силу необходимости, тогда как туркам предоставлен выбор.
Однако же русские, насколько могут, эти препятствия преодолевают, почти превозмогая естество.
Каждый год они выходят в Балтику эскадрами из семи-восьми кораблей.
Есть в командах этих кораблей некоторая основа, я бы сказал, закваска — это старые, опытные моряки.
А остальной экипаж набирают из юнцов, которых мало-помалу за несколько лет более или менее сносно обучают всему, что должен уметь моряк.
Подготовленных таким путем матросов насчитывается у них до двенадцати тысяч; в связи с теперешней войной большая часть из них послана на Азовское море в русские флотилии, воюющие с турками.
В прошлые времена моряков поставляла Казань, где в пору Петра I находилась военная верфь, но вследствие разнообразных перемен последующие правительства как-то перестали ее поддерживать.
И моряков теперь осталось в Кронштадте всего несколько сотен.
Таким образом, труды англичан, которые здесь главные авторитеты в морском деле, вроде бы сводятся на нет действиями немцев, командующих сухопутными войсками.
Целых триста тысяч фунтов стерлингов вручил когда-то царь Петр Адмиралтейскому ведомству.
Сумма эта огромна для страны, в которой правительство, затратив какие-нибудь два шиллинга, делает то, чего в Англии не сделать и за гинею,30 и к которой можно было бы применить слова Горация о царе Каппадокии.
Давая такие деньги, царь Петр хотел, чтобы оные ни по какой мыслимой причине не оказались потрачены на другое дело.
Но Вам известно, милорд, какая судьба обычно постигает заветы властителей; к тому же, как поговаривают, по причине теперешней войны волю завещателя изрядно исказили.
Впрочем, если не знать всего этого, вполне можно подумать, входя в Кронштадт, что Россия премного озабочена делами морскими и особо внемлет советам в духе Фемистокла.
Первое, что мы там увидели, был военный корабль, который как раз оснащали такелажем, и это судно было величины необычайной, может быть, самое огромное из всех, какие только спускались до сих пор на воду.
На нем поставят сто четырнадцать пушек, все из бронзы.
Внутри это судно разукрашено резьбой, словно королевская яхта.
Кораблю дано название «Анна» — в честь царствующей ныне императрицы.
Главный строитель его — некий англичанин по имени Броунз; приготовленная им модель шестидесятипушечного корабля вполне достойна обширности и величия Империи.
Мы бросили якорь как раз рядом с этим судном, и должен Вам сказать, что корабль наш казался совсем крохотным.
Подобный корабль заслуживает океана, а не, скажем так, лужи, которую называют Финским заливом.
Наверное, через несколько лет этот корабль сгниет вместе с тридцатью или сорока другими кораблями, стоящими здесь в порту.
Среди них мы видели любимый корабль царя Петра — «Екатерину», а также и «Петра», построенного по чертежу самого царя; у него самая красивая резная корма, какую только мне приходилось видеть; в данцигской экспедиции этот корабль был флагманским.
Старые, наполовину разлезшиеся суда производят невероятно живописное впечатление; какой-нибудь Ван де Вельде непременно бросился бы их зарисовывать, как Джан Паоло Паннини зарисовывает развалины древних храмов или Колизея.
И з судов этих восемнадцать или двадцать еще в состоянии плавать.
Зачем нужны огромные военные корабли в столь тесном море, где и навигация-то возможна только в самой его середине, в пределах нескольких миль?
Но такова была главная страсть царя Петра — иметь корабли, огромные корабли, строить их и держать у себя под боком, там, где это наименее удобно.
Сведущие люди придерживаются того мнения, что и Адмиралтейство, и Арсенал куда лучше было бы разместить в Ревеле, а вовсе не в Петербурге и Кронштадте, где они теперь находятся.
Действительно, там, в Ревеле, вода соленая — правда, лишь по меркам Балтики — и жизнь кораблей была бы продолжительнее.
Лед там сходит раньше, чем на Неве, и открытая вода позволила бы кораблям выходить в море в самом начале сезона и с меньшей опасностью.
Ведь шведские флотилии постоянно выходят в море на несколько недель раньше русских; точно так же и голландцы в охоте на китов упреждают русских, которых льды запирают в Архангельске и в Белом море.
Но это еще не все, говорят люди искушенные: даже когда река и Кронштадтский канал очищаются ото льда, на свободную воду можно выйти только при восточном ветре и ни при каком другом, а в этих краях почти все лето господствуют ветры западные.
Вдобавок, поскольку корабли строятся в Петербурге, их потом нужно отводить в Кронштадт — при этом никак нельзя избежать опасностей и громадных расходов.
Между Петербургом и Петергофом, расположенным на Неве местом отдохновения царя, река мелкая.
Там всего восемь футов глубины, и не приходится ждать прилива, ее увеличивающего, как то бывает в реках, впадающих в океан.
Поневоле приходится перетаскивать корабли по голландскому способу, подкладывая под них пару камелей, а это дело нешуточное.
Все это приводит к тому, что здесь уже всерьез задумываются, как бы избавиться от описанных неудобств.
Как только кончится теперешняя война, от Петербурга и дальше, мимо Петергофа, прокопают широкий и глубокий канал, по которому можно будет проводить корабли безо всяких камелей.
Предприятие это было задумано еще царем Петром, которого весьма порадовал бы вид военных кораблей, следующих мимо прелестных тенистых его садов, после того как он наблюдал их в столице строившимися на верфях неподалеку от его дворца.
Царь Петр каждое утро выходил чуть свет, чтобы поглядеть на них, и задерживался на верфях часок-другой, собственноручно пиля доски и конопатя пазы, а не только рассуждая о флоте.
Наверное, так он желал подать пример своим людям, из которых собирался любой ценой сделать моряков.
По этой же самой причине он издал приказ, чтобы дворяне являлись ко двору не верхом и не в экипажах, а на яхтах, и чтобы через петербургские реки перебирались не по мостам, но в лодках, и не в весельных, а в парусных, — тут он действовал подобно Киру, который, чтобы научить персов ездить верхом, чуть ли не запретил им пользоваться собственными ногами.
Но какою бы ни была политика Петра, есть твердое мнение, что, имея возможность строить свои военные суда в Ревеле и строя их все-таки в Петербурге и Кронштадте, он впал в такую же ошибку — только с куда более серьезными последствиями, — какую совершил Людовик X IV , когда предпочел насадить свои роскошные сады в Версале, а не в просторном Сен-Жерменском предместье; царю Петру насчет его Арсенала тоже могли бы сказать: «Се ne sera qu’un „favori sans rnerite”».(«Это будет „фаворит без всяких заслуг” », (фр.)
Но так или иначе приходится повторить еще раз: эти моря подходят для крупных кораблей ничуть не более, чем мелководье для китов.
Тут куда уместнее галеры.
Для них воды будет всюду достаточно; галеры втиснутся в любую протоку между островками или скалами; пристать а они могут где угодно.
То ли царь Петр догадался сам, то ли кто-то ему такую мысль подал, но он из самой Венеции выписал галерных строителей.
Я еще успел повидать одного из них, бывшего в преклонных уже летах, и немалым было вначале мое удивление, когда я услышал итальянские слова, по-венециански кончающиеся на -ао, — и это на шестидесятом градусе северной широты.
Галеры здесь имеются малые, вмещающие примерно сто тридцать человек, и большие, которые вмещают намного больше.
Те и другие оснащены двумя носовыми пушками, одной палубной и фальконетами по бортам.
Раньше царь Петр имел обыкновение каждой галере давать имя какой-нибудь рыбы, водящейся в России.
Теперь галеры нумеруются, подобно древнеримским легионам.
Число галер доходит до ста тридцати, но требуется их еще больше.
На них без труда можно перевезти тридцатитысячное войско.
Подобно тому как римским солдатам непременно надо было быть хорошими пловцами, русским приходится быть хорошими гребцами.
Каждый пехотинец обучается здесь владеть и ружьем, и веслом; таким образом, пусть мореплавание не развито и эмбарго наложить невозможно, гребцов для галер хоть отбавляй.
Галеры могут причалить куда нужно даже ночью — солдаты высаживаются там, где неприятель меньше всего их ожидает, вытаскивают суда на берег, располагают их полукругом, развернув форштевнями и орудиями в сторону суши, — вот вам и укрепленный лагерь.
От четырех до шести батальонов остаются его охранять, между тем как прочие обследуют окрестности и забирают в свою пользу все что ни попадя.
Когда же вылазка закончена, они отчаливают и через некоторое время высаживаются в другом месте.
Такие суда иногда перетаскивают волоком из одних вод в другие через перешейки — так русские делали еще в древности, так делали и войска Мухаммеда II при осаде Константинополя.
О том, какую угрозу могут представлять русские галеры, шведам известно очень хорошо.
На их глазах эти галеры разорили богатейшие рудники в Норчёпинге, опустошили все побережье Готландии и Судермании; их видели даже возле самого Стокгольма.
По этому поводу рассказывают один престранный случай — в греческой или римской истории он занял бы почетное место в разряде чудес и предзнаменований, которых там много.
Случилось, уж не знаю в каком году, так, что воды Невы, поднявшись, залили садок со стерлядями, находившийся неподалеку от реки.
Стерлядь — рыба с нежнейшей мякотью и изысканным вкусом, и водится она только в русских южных реках.
Выбравшись из плена, эти рыбы добрались до открытого моря, и скоро их стали обнаруживать у Ваксхольма и между прочими островами возле Стокгольма.
Рыб тут же сочли небесным предостережением: того гляди, мол, в эти места нагрянут русские — и они в самом деле пожаловали.
Не могу, милорд, умолчать и еще об одной подробности, каковая хотя и согласуется с порядком вещей, а все же довольно необычна.
Как Вы думаете, откуда доставляют то дерево, из которого в Петербурге строят корабли? Дубовые бревна добрых два лета проводят в пути, прежде чем оказаться здесь.
Отборный, чисто срубленный лес прибывает сюда из бывшего Казанского ханства; каждое бревно поднимают по Волге, потом по Тверце; оттуда оно проходит по каналу в Цну, из нее — в Мету, затем, пройдя через реку Волхов, оказывается в Ладожском канале, откуда, наконец, по Неве сплавляется до Петербурга.
Тут, в Кронштадте, есть яхта, построенная в Казани; сюда ее доставили через эти самые реки, которые таким образом соединяют Каспийское море с Балтикой, и это вам не чета Лангедокскому каналу, столь у нас знаменитому.
В прошлые времена сплавляемый лес пускали в дело сразу, как только он доходил до места.
Теперь его помещают вылеживаться в особые большие сараи с множеством отверстий, похожие на наши клетки для кур, — это для свободного прохода воздуха.
С наступлением зимы сараи накрывают большими полотнищами, чтобы защитить от непогоды, — примерно так в Италии накрывают цитрусовые саженцы.
Впрочем, довольно о галерах и прочих кораблях, Вам это, должно быть, наскучило.
Но никогда не устану повторять, милорд, как сильно я Вас люблю и почитаю.
©Альгаротти Франческо(Algarotti Francesco)_Путешествие в Россию_«Наука»_С.-Пб._2014_424с._Лит.памятники.pdf
Скрыть текстМилорду Харви, вице-канцлеру английского двора, в Лондоне.
Кронштадт,
21 июня 1739 г.
Ну вот, милорд, проведя в море почти целый месяц, мы наконец-то достигли той земли, к которой стремились всеми своими помыслами.
Чтобы поставить точку в отчете о нашем плавании — поскольку я, сам того не желая, все-таки завел дневник, — извещаю Вас, что в семнадцатый день июня месяца в одиннадцать часов утра мы подняли якорь с ревельского рейда «et velorum pandimus alas» («крылья ветрил распускаем» (лат.) Provehimur portu vicina Ceraunia iuxta. (В море пустившись опять, мы плывем соседней Керавнии мимо, (лат.)
Подгоняемые не слишком сильным зюйд-вестом, мы прошли мимо ревельского утеса, Чертова глаза, и прочих ужасов этого берега, «lethi discrimine parvoa» («с небольшим различением смерти» (лат.).
Наставления мистера Оливера были нам вместо лоцмана.
Hos Helenus scopulos, haec saxa horrenda canebat.(Гелен утесы сии, сии бранные скалы вещал нам. (лат.)
В поле нашего зрения то и дело попадали какие-то развевавшиеся на ветру флаги, то желтые, то красные, то какого-то другого цвета — сигналы проходящим кораблям вместо бакенов, как это мы привыкли видеть у английских и голландских берегов.
Флаги покачиваются над волнами, вдетые в деревянные крестовины, заякоренные прямо за подводные камни.
Два русских галиота постоянно патрулируют эти воды, следя, чтобы вымпела были на своих местах, а также промеряют глубину, отыскивая подводные рифы, и почти каждый год находят новые.
В 1515 году один обнаружили прямо посреди залива, вследствие случая весьма трагического.
Наскочив на сей риф, потерпел крушение голландский военный корабль, шедший в составе эскадры на всех парусах при малом волнении и свежем ветре.
С корабля спаслись всего лишь пять человек, которые, к счастью, успели сесть в шлюпку. Риф скрывался под водой на глубине пяти или шести футов: он, словно бритва, распорол днище корабля вдоль киля от носа до кормы.
И неудивительно, что приключилось такое.
До основания Петербурга почти никто не плавал по этим водам дальше Ревеля и Нарвы.
Игра не стоила свеч; другое дело сейчас, когда почти вся торговля России переместилась из Архангельска в Петербург, стоящий в глубине залива.
И, стало быть, какими бы подробными наставлениями вас ни снабдили, тут не следует выпускать из рук лота.
Голландскую карту Балтийского моря, составленную Абрахамом Маасом, мы, применив ее на практике, нашли лучшей из всех существующих, даже лучше той, что была изготовлена по приказу вашего адмирала Норриса; но даже и она не говорит всей правды.
В этом убеждаешься, стоит только войти в залив.
А ведь Вы знаете, что ошибки в судовождении столь же губительны, сколь и совершаемые в медицине или на войне.
Восемнадцатого числа мы прошли мимо возвышенности на острове Гогланд;12 к полудню нашему взору явился Сейскари,13 отстоящий от Кроншлота14 всего на десять лиг.
Нас это весьма ободрило и преисполнило добрыми надеждами, «si qua fides pelago».( «стало возможно довериться понту» (лат.)
Вот только приходилось брать в расчет течение, что от Кроншлота стремится к Гогланду и ударяет в финский берег, — а тот еще более коварен, чем берега Эстляндии или Ингрии: несколько рядов подводных скал защищают его на манер внешних укреплений, прикрывающих стены основной крепости.
Как Вы полагаете, милорд, не достойно ли наше плавание «Одиссеи» или «Энеиды»? Сейчас, конечно, времена иные, и все же по величине страховых премий, этого термометра торговли, явственно видно, что судоходные маршруты по Балтике считаются одними из самых опасных.
На случай, если Вам или кому-то из Ваших любопытны маршруты, проложенные по этому пресловутому заливу, то вот они: «От Дагосорта до Колесгари — 25 лиг на северо-восток.
От Колесгари до Гогланда — 18 лиг на юго-восток.
От Гогланда до Сейскари — 20 лиг на восток.
От Сейскари до Кроншлота — 10 лиг на юго-восток.
По компасу — примерно 9 градусов западного склонения».
Но Вам будет куда интереснее узнать, что вечером восемнадцатого июня мы бросили якорь на расстоянии одного пушечного выстрела, или чуть больше, от Кроншлота, после того как провел по невероятно извилистому фарватеру русский лоцман, присланный к нам на борт с корабля береговой охраны, который постоянно стоит на якоре в четырех милях от порта.
Кроншлот — это форт, защищающий вход в кронштадтскую гавань.
А сам Кронштадтский остров расположен близ устья Невы, реки, которая, вытекая из Ладожского озера, омывает Петербург и затем впадает в залив.
О т напора столь крупной реки, который нисколько не ослабевает в этом мелком море, и происходит то самое течение, что от Кроншлота поворачивает к Гогланду и тащит, как я уже говорил, корабли к финскому берегу.
Царь Петр, задумав основать Петербург, понимал всю важность Кронштадта как естественного внешнего укрепления для новой столицы и оснастил его так, что мало найдется в мире крепостей, могущих с ним сравниться.
Представьте себе, милорд: чтобы войти в Кронштадтскую гавань, надобно пройти между Кроншлотом, фортом с четырьмя бастионами, и батареей, носящей имя Петра; тут врага немедля встретят залпы великого множества орудий — только в Петровской батарее их насчитывается более сотни.
Я уж не говорю о бесчисленных маневрах, которые приходится выполнять, чтобы выйти на траверз самого порта.
Требуется определенный ветер, дабы пройти по ведущему туда фарватеру, а что до поворотов, то о них и говорить нечего: фарватер столько узок, что достаточно снять сигнальные вымпелы — и самый опытный лоцман не сможет провести там корабль.
А проходить все равно пришлось бы: aut facilia, aut difficilia, per haec eundum.( легко ли, трудно ли, но здесь нужно пройти (лат.)
Вне фарватера со стороны Ингрии глубины всего пять футов, да и со стороны Финляндии военные корабли не пройдут.
Пушки, защищающие Кронштадт, большей частью отлиты из чугуна, но сработаны столь аккуратно и так хорошо отполированы, что кажутся стальными.
Укрепления тут сплошь деревянные, но предполагается заменить их каменными, как и часть мола, которую начинают уже воздвигать.
Тем же камнем, добываемым в окрестностях Нарвы, выложены и берега канала, строительство которого сейчас подходит к концу; это свершение, вполне достойное древних римлян.
Канал такой ширины, что в нем без труда могут разойтись два самых больших корабля, и глубина у него соответствующая, а длиною он будет более полутора миль.
В конце его расположатся доки, где можно будет ставить военные суда.
Строительство доков задумал еще царь Петр, преследуя двоякую цель: достигнуть лучшей сохранности кораблей, которые в пресной невской воде быстро начинают гнить, и обезопасить их, поскольку на суше они защищены от любого неприятельского обстрела.
Вы знаете, милорд, что царь Петр берег свой флот как зеницу ока.
Чин английского адмирала, любил он говорить, куда выше, чем звание монарха.
Кроме изрядных преимуществ, которые предоставляет морской флот, Петру, властителю суши, наверное, казалось, что в морском деле он созидатель более, нежели в каком-либо еще.
О флоте мы здесь целыми днями ведем беседы с почтенным старым шотландцем адмиралом Гордоном, в доме которого мы разместились.
Он совсем еще недавно командовал в Данциге русской флотилией; будучи моряком с головы до пят, он к тому же один из самых любезных собеседников на свете и very sensible man (весьма рассудительный человек (англ.).
В беседах наших участвует и контр-адмирал О ’Брайен, который с английской службы перешел на русскую.
Так что разговор о флоте, не побоюсь сказать, я мог бы теперь поддерживать и с самим Вашим братом, captain” ом Харви.
Но примись я превозносить перед ним русский флот, он непременно — я так его и слышу — высказал бы мысль, против которой не мог бы возразить даже адмирал Гордон, а именно: нация, не имеющая весьма многочисленного торгового флота, не может иметь и военных кораблей — и все из-за недостатка матросов.
Каким образом набрать моряков в стране, где торговые суда можно пересчитать по пальцам, где имеется всего три пакетбота с экипажами в полсотни человек — два из них ходят из Кронштадта в Любек, а третий — в Данциг? Как наложить эмбарго, если дело до того дойдет?
Монарх, у которого много людей, может быстро превратить их в солдат.
Землепашец, крестьянин легко привыкает ходить в строю, терпеть жару и холод, приучается к ратному труду и дисциплине; моряки же, прежде чем таковыми стать, с малого возраста должны привыкнуть к лишениям неслыханным, к морскому воздуху, к чуждой стихии.
Сказал ведь один умнейший человек: единственное, чего не сможет сделать никакой великий монарх, это создать морской флот.
Стало быть, русские, не являясь великой морской державой, не имея и даже не помышляя иметь такой документ, как Кромвелева Хартия о мореходстве, должны будут, подобно туркам, своим соседям, довольствоваться владычеством над сушей, причем в силу необходимости, тогда как туркам предоставлен выбор.
Однако же русские, насколько могут, эти препятствия преодолевают, почти превозмогая естество.
Каждый год они выходят в Балтику эскадрами из семи-восьми кораблей.
Есть в командах этих кораблей некоторая основа, я бы сказал, закваска — это старые, опытные моряки.
А остальной экипаж набирают из юнцов, которых мало-помалу за несколько лет более или менее сносно обучают всему, что должен уметь моряк.
Подготовленных таким путем матросов насчитывается у них до двенадцати тысяч; в связи с теперешней войной большая часть из них послана на Азовское море в русские флотилии, воюющие с турками.
В прошлые времена моряков поставляла Казань, где в пору Петра I находилась военная верфь, но вследствие разнообразных перемен последующие правительства как-то перестали ее поддерживать.
И моряков теперь осталось в Кронштадте всего несколько сотен.
Таким образом, труды англичан, которые здесь главные авторитеты в морском деле, вроде бы сводятся на нет действиями немцев, командующих сухопутными войсками.
Целых триста тысяч фунтов стерлингов вручил когда-то царь Петр Адмиралтейскому ведомству.
Сумма эта огромна для страны, в которой правительство, затратив какие-нибудь два шиллинга, делает то, чего в Англии не сделать и за гинею,30 и к которой можно было бы применить слова Горация о царе Каппадокии.
Давая такие деньги, царь Петр хотел, чтобы оные ни по какой мыслимой причине не оказались потрачены на другое дело.
Но Вам известно, милорд, какая судьба обычно постигает заветы властителей; к тому же, как поговаривают, по причине теперешней войны волю завещателя изрядно исказили.
Впрочем, если не знать всего этого, вполне можно подумать, входя в Кронштадт, что Россия премного озабочена делами морскими и особо внемлет советам в духе Фемистокла.
Первое, что мы там увидели, был военный корабль, который как раз оснащали такелажем, и это судно было величины необычайной, может быть, самое огромное из всех, какие только спускались до сих пор на воду.
На нем поставят сто четырнадцать пушек, все из бронзы.
Внутри это судно разукрашено резьбой, словно королевская яхта.
Кораблю дано название «Анна» — в честь царствующей ныне императрицы.
Главный строитель его — некий англичанин по имени Броунз; приготовленная им модель шестидесятипушечного корабля вполне достойна обширности и величия Империи.
Мы бросили якорь как раз рядом с этим судном, и должен Вам сказать, что корабль наш казался совсем крохотным.
Подобный корабль заслуживает океана, а не, скажем так, лужи, которую называют Финским заливом.
Наверное, через несколько лет этот корабль сгниет вместе с тридцатью или сорока другими кораблями, стоящими здесь в порту.
Среди них мы видели любимый корабль царя Петра — «Екатерину», а также и «Петра», построенного по чертежу самого царя; у него самая красивая резная корма, какую только мне приходилось видеть; в данцигской экспедиции этот корабль был флагманским.
Старые, наполовину разлезшиеся суда производят невероятно живописное впечатление; какой-нибудь Ван де Вельде непременно бросился бы их зарисовывать, как Джан Паоло Паннини зарисовывает развалины древних храмов или Колизея.
И з судов этих восемнадцать или двадцать еще в состоянии плавать.
Зачем нужны огромные военные корабли в столь тесном море, где и навигация-то возможна только в самой его середине, в пределах нескольких миль?
Но такова была главная страсть царя Петра — иметь корабли, огромные корабли, строить их и держать у себя под боком, там, где это наименее удобно.
Сведущие люди придерживаются того мнения, что и Адмиралтейство, и Арсенал куда лучше было бы разместить в Ревеле, а вовсе не в Петербурге и Кронштадте, где они теперь находятся.
Действительно, там, в Ревеле, вода соленая — правда, лишь по меркам Балтики — и жизнь кораблей была бы продолжительнее.
Лед там сходит раньше, чем на Неве, и открытая вода позволила бы кораблям выходить в море в самом начале сезона и с меньшей опасностью.
Ведь шведские флотилии постоянно выходят в море на несколько недель раньше русских; точно так же и голландцы в охоте на китов упреждают русских, которых льды запирают в Архангельске и в Белом море.
Но это еще не все, говорят люди искушенные: даже когда река и Кронштадтский канал очищаются ото льда, на свободную воду можно выйти только при восточном ветре и ни при каком другом, а в этих краях почти все лето господствуют ветры западные.
Вдобавок, поскольку корабли строятся в Петербурге, их потом нужно отводить в Кронштадт — при этом никак нельзя избежать опасностей и громадных расходов.
Между Петербургом и Петергофом, расположенным на Неве местом отдохновения царя, река мелкая.
Там всего восемь футов глубины, и не приходится ждать прилива, ее увеличивающего, как то бывает в реках, впадающих в океан.
Поневоле приходится перетаскивать корабли по голландскому способу, подкладывая под них пару камелей, а это дело нешуточное.
Все это приводит к тому, что здесь уже всерьез задумываются, как бы избавиться от описанных неудобств.
Как только кончится теперешняя война, от Петербурга и дальше, мимо Петергофа, прокопают широкий и глубокий канал, по которому можно будет проводить корабли безо всяких камелей.
Предприятие это было задумано еще царем Петром, которого весьма порадовал бы вид военных кораблей, следующих мимо прелестных тенистых его садов, после того как он наблюдал их в столице строившимися на верфях неподалеку от его дворца.
Царь Петр каждое утро выходил чуть свет, чтобы поглядеть на них, и задерживался на верфях часок-другой, собственноручно пиля доски и конопатя пазы, а не только рассуждая о флоте.
Наверное, так он желал подать пример своим людям, из которых собирался любой ценой сделать моряков.
По этой же самой причине он издал приказ, чтобы дворяне являлись ко двору не верхом и не в экипажах, а на яхтах, и чтобы через петербургские реки перебирались не по мостам, но в лодках, и не в весельных, а в парусных, — тут он действовал подобно Киру, который, чтобы научить персов ездить верхом, чуть ли не запретил им пользоваться собственными ногами.
Но какою бы ни была политика Петра, есть твердое мнение, что, имея возможность строить свои военные суда в Ревеле и строя их все-таки в Петербурге и Кронштадте, он впал в такую же ошибку — только с куда более серьезными последствиями, — какую совершил Людовик X IV , когда предпочел насадить свои роскошные сады в Версале, а не в просторном Сен-Жерменском предместье; царю Петру насчет его Арсенала тоже могли бы сказать: «Се ne sera qu’un „favori sans rnerite”».(«Это будет „фаворит без всяких заслуг” », (фр.)
Но так или иначе приходится повторить еще раз: эти моря подходят для крупных кораблей ничуть не более, чем мелководье для китов.
Тут куда уместнее галеры.
Для них воды будет всюду достаточно; галеры втиснутся в любую протоку между островками или скалами; пристать а они могут где угодно.
То ли царь Петр догадался сам, то ли кто-то ему такую мысль подал, но он из самой Венеции выписал галерных строителей.
Я еще успел повидать одного из них, бывшего в преклонных уже летах, и немалым было вначале мое удивление, когда я услышал итальянские слова, по-венециански кончающиеся на -ао, — и это на шестидесятом градусе северной широты.
Галеры здесь имеются малые, вмещающие примерно сто тридцать человек, и большие, которые вмещают намного больше.
Те и другие оснащены двумя носовыми пушками, одной палубной и фальконетами по бортам.
Раньше царь Петр имел обыкновение каждой галере давать имя какой-нибудь рыбы, водящейся в России.
Теперь галеры нумеруются, подобно древнеримским легионам.
Число галер доходит до ста тридцати, но требуется их еще больше.
На них без труда можно перевезти тридцатитысячное войско.
Подобно тому как римским солдатам непременно надо было быть хорошими пловцами, русским приходится быть хорошими гребцами.
Каждый пехотинец обучается здесь владеть и ружьем, и веслом; таким образом, пусть мореплавание не развито и эмбарго наложить невозможно, гребцов для галер хоть отбавляй.
Галеры могут причалить куда нужно даже ночью — солдаты высаживаются там, где неприятель меньше всего их ожидает, вытаскивают суда на берег, располагают их полукругом, развернув форштевнями и орудиями в сторону суши, — вот вам и укрепленный лагерь.
От четырех до шести батальонов остаются его охранять, между тем как прочие обследуют окрестности и забирают в свою пользу все что ни попадя.
Когда же вылазка закончена, они отчаливают и через некоторое время высаживаются в другом месте.
Такие суда иногда перетаскивают волоком из одних вод в другие через перешейки — так русские делали еще в древности, так делали и войска Мухаммеда II при осаде Константинополя.
О том, какую угрозу могут представлять русские галеры, шведам известно очень хорошо.
На их глазах эти галеры разорили богатейшие рудники в Норчёпинге, опустошили все побережье Готландии и Судермании; их видели даже возле самого Стокгольма.
По этому поводу рассказывают один престранный случай — в греческой или римской истории он занял бы почетное место в разряде чудес и предзнаменований, которых там много.
Случилось, уж не знаю в каком году, так, что воды Невы, поднявшись, залили садок со стерлядями, находившийся неподалеку от реки.
Стерлядь — рыба с нежнейшей мякотью и изысканным вкусом, и водится она только в русских южных реках.
Выбравшись из плена, эти рыбы добрались до открытого моря, и скоро их стали обнаруживать у Ваксхольма и между прочими островами возле Стокгольма.
Рыб тут же сочли небесным предостережением: того гляди, мол, в эти места нагрянут русские — и они в самом деле пожаловали.
Не могу, милорд, умолчать и еще об одной подробности, каковая хотя и согласуется с порядком вещей, а все же довольно необычна.
Как Вы думаете, откуда доставляют то дерево, из которого в Петербурге строят корабли? Дубовые бревна добрых два лета проводят в пути, прежде чем оказаться здесь.
Отборный, чисто срубленный лес прибывает сюда из бывшего Казанского ханства; каждое бревно поднимают по Волге, потом по Тверце; оттуда оно проходит по каналу в Цну, из нее — в Мету, затем, пройдя через реку Волхов, оказывается в Ладожском канале, откуда, наконец, по Неве сплавляется до Петербурга.
Тут, в Кронштадте, есть яхта, построенная в Казани; сюда ее доставили через эти самые реки, которые таким образом соединяют Каспийское море с Балтикой, и это вам не чета Лангедокскому каналу, столь у нас знаменитому.
В прошлые времена сплавляемый лес пускали в дело сразу, как только он доходил до места.
Теперь его помещают вылеживаться в особые большие сараи с множеством отверстий, похожие на наши клетки для кур, — это для свободного прохода воздуха.
С наступлением зимы сараи накрывают большими полотнищами, чтобы защитить от непогоды, — примерно так в Италии накрывают цитрусовые саженцы.
Впрочем, довольно о галерах и прочих кораблях, Вам это, должно быть, наскучило.
Но никогда не устану повторять, милорд, как сильно я Вас люблю и почитаю.
©Альгаротти Франческо(Algarotti Francesco)_Путешествие в Россию_«Наука»_С.-Пб._2014_424с._Лит.памятники.pdf
