Ответ на сообщение Читаете? пользователя ShockingRuby
Смерть
Показать скрытый текст
(II)Смерть
Лукреций считает, что страх смерти и страх того неизвестного состояния, которое наступит после смерти, — это главная и единственная причина живущего в человеке беспокойства.
.
Я близко знал двух людей, действительно страдавших в старости от болезненного страха смерти.
Одним из них был мой двоюродный дедушка Гарри,
другим — Джилберт Марри1.
.
Их отношение к смерти было одинаковым, хотя их представления о природе Человека и Мира были очень разными.
.
Мой дедушка Гарри был христианином-протестантом и принадлежал к ортодоксальной евангелической епископальной церкви.
.
Джилберт Марри был католиком, агностиком-рационалистом.
.
По логике вещей их убеждения должны были бы облегчить каждому из них встречу со смертью.
.
Дедушка Гарри придерживался официального христианского взгляда, что истинная вера и следование Христовым заповедям — это необходимые условия спасения.
.
Он был также уверен, что теологическая позиция безупречна.
.
Теоретически он полагал, что спасение после смерти ему обеспечено, на практике же страшился перспективы, что может умереть на пути к спасению.
.
Что касается Джилберта Марри, то его мировосприятие было, в сущности, таким же, как у Лукреция.
.
Следовательно, логически его страх смерти должен был бы смягчаться
.
аргументом Лукреция, что так как смерть — это вечное забытье, то она освобождает нас от какой бы то ни было возможности посмертных страданий.
.
Надо полагать, умом Джилберт Марри это понимал, однако его рационалистические убеждения не могли развеять жившую в его сердце иррациональную тревогу.
.
Самому мне уже почти семьдесят семь лет, так что день моей смерти не так уж далек.
.
Самое большее, на что я могу рассчитывать, — это прожить еще лет пятнадцать; а когда человеку перевалило за семьдесят, пятнадцать лет — это всего лишь мгновение.
.
Более вероятно, что я умру намного раньше2.
.
Пока, однако, меня не беспокоит страх смерти, одолевавший моего дедушку Гарри и Джилберта Марри. Может быть, этот до сих пор охранявший меня иммунитет основывается на недостатке воображения?
.
Мне никогда еще не приходилось стоять перед лицом собственной смерти как неизбежности, или вероятности, или даже возможности.
.
Вполне возможно, что, когда я окажусь лицом к лицу с неминуемой смертью, и я тоже испугаюсь ее, как боялись ее дедушка Гарри и Джилберт Марри?
.
Я не в состоянии заранее сказать, какой будет моя реакция.
Смерть, которая действительно способна потрясти воображение, — это смерть вашего ровесника.
.
Смерть человека старшего поколения воспринимается нами как естественное явление природы, мы считаем само собой разумеющимся, что, пока рядом с нами живет и здравствует более старшее поколение, нам самим, естественно, ничто не грозит.
.
Однако я по воле случая принадлежу к тому поколению Западного мира, для которого потеря юношей и мужчин во цвете лет оказалась нормальным уделом, а те немногие, что выжили и продолжают жить, воспринимаются как счастливчики, которым выпал редкий шанс.
.
Около половины моих сверстников, однокашников по школе и университету, были убиты в 1915— 1916 годах. И только случайное происшествие спасло меня от того, чтобы разделить судьбу моих сверстников, умерших молодыми. Более того, в раннем детстве, еще когда ничего не говорило о том, что моему поколению суждено будет принести кровавые жертвы на алтарь войны, мне суждено было близко столкнуться с преждевременной смертью.
.
Меня назвали в память о моем дяде, который погиб в возрасте тридцати лет. Нет, он погиб не от пули, его убили враги иного рода — бактерии.
.
Эта трагедия, естественно, произвела на нашу семью глубокое впечатление, и я рос в атмосфере, пронизанной горем от этой утраты. Позже я слышал от моей тетки Гертруды о преждевременной смерти моего двоюродного деда Джорджа Тойнби. Это тоже был многообещающий молодой человек выдающихся интеллектуальных способностей, но в возрасте двадцати девяти лет — прожив годом меньше, чем его племянник Арнольд, — он умер от скоротечной чахотки.
.
С 1915—1916 годов мне всегда казалось странным, что сам я до сих пор жив; и чем старше я становлюсь, тем более странным мне это кажется.
.
Смерть представляется мне нормальной,
.
выживание — странным.
.
Конечно, близкое знакомство необязательно действует как противоядие против страха, и все же оно, как можно ожидать, по крайней мере должно ослабить страх, когда придет час испытания. Я не узнаю ответа на этот вопрос, пока не наступит моя очередь пройти через это.
.
В последние десять или пятнадцать лет стали уходить те мои современники, которые, подобно мне, пережили Первую мировую войну. И это был «естественный» конец — смерть от старости. Первым из них умер Джек Деннистон, однако его смерть, несомненно, была ускорена последствиями трех ранений, полученных в Первую мировую войну. Смерть Дэвида Дэвиса, который умер два года назад и который был на несколько месяцев моложе меня, наступила без подобных «вспомогательных» причин. Дэвид никогда не был физически крепким. И тело его, и разум начали изнашиваться еще до того, как ему стукнуло семьдесят. Для Дэвида смерть, когда она пришла, стала избавлением. Затем, в семьдесят с небольшим лет, умер от рака Джон Стейнтон. Джон был на несколько лет старше меня. Летом 1957 года, когда я видел его в последний раз, за несколько дней до смерти, я только приступал к работе над «Наследием Ганнибала». И вот я дожил до того момента, когда эта объемная книга вышла в свет.
.
Теперь я чувствую себя исключением из того исключительного контингента моих сверстников, которые пережили Первую мировую войну. Я прожил достаточно долго, чтобы закончить полувековую программу. Поэтому, с моей стороны, было бы нелепо роптать на судьбу. Почему мне суждено было пережить других — причем оставаясь физически здоровым и в здравом уме? Кто подарил мне эти последние два, девять или, собственно говоря, эти последние пятьдесят лет?
.
Более того, быть смертным отнюдь не лишено преимуществ. Когда я ловлю себя на том, что хотел бы быть бессмертным, я тотчас пересекаю свое желание вопросом: действительно ли меня привлекает перспектива бессчетное число лет заполнять ежегодную налоговую декларацию?
.
Неужели меня действительно привлекает перспектива до бесконечности жить под бременем непрерывно закручивающегося штопора инфляции?
.
Рано или поздно, каждого в свою очередь, смерть все-таки избавляет от тягот и несправедливостей этой жизни.
.
Смерть — фактически наш окончательный спаситель от тирании человеческого общества, тирании, переносимой, если она вообще переносима, лишь постольку, поскольку имеет неумолимый временной предел.
.
В минуту смерти департамент налогов и сборов и вздуватели цен внезапно лишаются возможности причинять мне новые огорчения.
.
От имени моего трупа я заранее показываю им язык.
.
Меня печалит то, что эти угнетатели по-прежнему будут иметь возможность огорчать любимых мною людей, которые меня переживут, но рано или поздно смерть придет на выручку и этим жертвам — а также на выручку самим угнетателям.
.
Смерть кладет предел обязанностям жизни.
.
Это творимое смертью благо чрезвычайно ценно и поэтому должно приносить огромное облегчение, как на это мужественно указывал Лукреций и меланхолично — Хаусман3.
.
Однако, признав за благо эту оказываемую нам смертью услугу — а это весьма существенная услуга, — мы сталкиваемся с тем, что смерть сводит нас лицом к лицу с одной из тех несообразностей человеческого положения, из-за которых быть человеком трудно и мучительно.
.
Человек наделен некими богоподобными духовными и интеллектуальными способностями. Он в состоянии интимно общаться и взаимодействовать с духовным началом, стоящим за явлениями Вселенной, он в состоянии проникать умом в самое Вселенную сквозь бессчетное число световых лет.
.
В то же время человеческая жизнь коротка и физически человек слаб и ничтожен, как букашка; и сама планета, которая на какой-то момент становится обителью этой мелкой букашки, не более чем пылинка в гигантском космическом пространстве, эфемерная пылинка в Космосе, возможно тоже имевшая свое начало и неуклонно летящая к концу.
.
По сравнению с нашими физическими силами наши духовные и интеллектуальные возможности колоссальны. Но зачем это несоответствие в структуре психологического образования, называемого человеком? Смерть ставит этот вопрос, но не дает ответа.
Тойнби А.Дж._Цивилизация перед судом истории_Сборник_М._Академический проект_2022_661с.pdf
Скрыть текстЛукреций считает, что страх смерти и страх того неизвестного состояния, которое наступит после смерти, — это главная и единственная причина живущего в человеке беспокойства.
.
Я близко знал двух людей, действительно страдавших в старости от болезненного страха смерти.
Одним из них был мой двоюродный дедушка Гарри,
другим — Джилберт Марри1.
.
Их отношение к смерти было одинаковым, хотя их представления о природе Человека и Мира были очень разными.
.
Мой дедушка Гарри был христианином-протестантом и принадлежал к ортодоксальной евангелической епископальной церкви.
.
Джилберт Марри был католиком, агностиком-рационалистом.
.
По логике вещей их убеждения должны были бы облегчить каждому из них встречу со смертью.
.
Дедушка Гарри придерживался официального христианского взгляда, что истинная вера и следование Христовым заповедям — это необходимые условия спасения.
.
Он был также уверен, что теологическая позиция безупречна.
.
Теоретически он полагал, что спасение после смерти ему обеспечено, на практике же страшился перспективы, что может умереть на пути к спасению.
.
Что касается Джилберта Марри, то его мировосприятие было, в сущности, таким же, как у Лукреция.
.
Следовательно, логически его страх смерти должен был бы смягчаться
.
аргументом Лукреция, что так как смерть — это вечное забытье, то она освобождает нас от какой бы то ни было возможности посмертных страданий.
.
Надо полагать, умом Джилберт Марри это понимал, однако его рационалистические убеждения не могли развеять жившую в его сердце иррациональную тревогу.
.
Самому мне уже почти семьдесят семь лет, так что день моей смерти не так уж далек.
.
Самое большее, на что я могу рассчитывать, — это прожить еще лет пятнадцать; а когда человеку перевалило за семьдесят, пятнадцать лет — это всего лишь мгновение.
.
Более вероятно, что я умру намного раньше2.
.
Пока, однако, меня не беспокоит страх смерти, одолевавший моего дедушку Гарри и Джилберта Марри. Может быть, этот до сих пор охранявший меня иммунитет основывается на недостатке воображения?
.
Мне никогда еще не приходилось стоять перед лицом собственной смерти как неизбежности, или вероятности, или даже возможности.
.
Вполне возможно, что, когда я окажусь лицом к лицу с неминуемой смертью, и я тоже испугаюсь ее, как боялись ее дедушка Гарри и Джилберт Марри?
.
Я не в состоянии заранее сказать, какой будет моя реакция.
Смерть, которая действительно способна потрясти воображение, — это смерть вашего ровесника.
.
Смерть человека старшего поколения воспринимается нами как естественное явление природы, мы считаем само собой разумеющимся, что, пока рядом с нами живет и здравствует более старшее поколение, нам самим, естественно, ничто не грозит.
.
Однако я по воле случая принадлежу к тому поколению Западного мира, для которого потеря юношей и мужчин во цвете лет оказалась нормальным уделом, а те немногие, что выжили и продолжают жить, воспринимаются как счастливчики, которым выпал редкий шанс.
.
Около половины моих сверстников, однокашников по школе и университету, были убиты в 1915— 1916 годах. И только случайное происшествие спасло меня от того, чтобы разделить судьбу моих сверстников, умерших молодыми. Более того, в раннем детстве, еще когда ничего не говорило о том, что моему поколению суждено будет принести кровавые жертвы на алтарь войны, мне суждено было близко столкнуться с преждевременной смертью.
.
Меня назвали в память о моем дяде, который погиб в возрасте тридцати лет. Нет, он погиб не от пули, его убили враги иного рода — бактерии.
.
Эта трагедия, естественно, произвела на нашу семью глубокое впечатление, и я рос в атмосфере, пронизанной горем от этой утраты. Позже я слышал от моей тетки Гертруды о преждевременной смерти моего двоюродного деда Джорджа Тойнби. Это тоже был многообещающий молодой человек выдающихся интеллектуальных способностей, но в возрасте двадцати девяти лет — прожив годом меньше, чем его племянник Арнольд, — он умер от скоротечной чахотки.
.
С 1915—1916 годов мне всегда казалось странным, что сам я до сих пор жив; и чем старше я становлюсь, тем более странным мне это кажется.
.
Смерть представляется мне нормальной,
.
выживание — странным.
.
Конечно, близкое знакомство необязательно действует как противоядие против страха, и все же оно, как можно ожидать, по крайней мере должно ослабить страх, когда придет час испытания. Я не узнаю ответа на этот вопрос, пока не наступит моя очередь пройти через это.
.
В последние десять или пятнадцать лет стали уходить те мои современники, которые, подобно мне, пережили Первую мировую войну. И это был «естественный» конец — смерть от старости. Первым из них умер Джек Деннистон, однако его смерть, несомненно, была ускорена последствиями трех ранений, полученных в Первую мировую войну. Смерть Дэвида Дэвиса, который умер два года назад и который был на несколько месяцев моложе меня, наступила без подобных «вспомогательных» причин. Дэвид никогда не был физически крепким. И тело его, и разум начали изнашиваться еще до того, как ему стукнуло семьдесят. Для Дэвида смерть, когда она пришла, стала избавлением. Затем, в семьдесят с небольшим лет, умер от рака Джон Стейнтон. Джон был на несколько лет старше меня. Летом 1957 года, когда я видел его в последний раз, за несколько дней до смерти, я только приступал к работе над «Наследием Ганнибала». И вот я дожил до того момента, когда эта объемная книга вышла в свет.
.
Теперь я чувствую себя исключением из того исключительного контингента моих сверстников, которые пережили Первую мировую войну. Я прожил достаточно долго, чтобы закончить полувековую программу. Поэтому, с моей стороны, было бы нелепо роптать на судьбу. Почему мне суждено было пережить других — причем оставаясь физически здоровым и в здравом уме? Кто подарил мне эти последние два, девять или, собственно говоря, эти последние пятьдесят лет?
.
Более того, быть смертным отнюдь не лишено преимуществ. Когда я ловлю себя на том, что хотел бы быть бессмертным, я тотчас пересекаю свое желание вопросом: действительно ли меня привлекает перспектива бессчетное число лет заполнять ежегодную налоговую декларацию?
.
Неужели меня действительно привлекает перспектива до бесконечности жить под бременем непрерывно закручивающегося штопора инфляции?
.
Рано или поздно, каждого в свою очередь, смерть все-таки избавляет от тягот и несправедливостей этой жизни.
.
Смерть — фактически наш окончательный спаситель от тирании человеческого общества, тирании, переносимой, если она вообще переносима, лишь постольку, поскольку имеет неумолимый временной предел.
.
В минуту смерти департамент налогов и сборов и вздуватели цен внезапно лишаются возможности причинять мне новые огорчения.
.
От имени моего трупа я заранее показываю им язык.
.
Меня печалит то, что эти угнетатели по-прежнему будут иметь возможность огорчать любимых мною людей, которые меня переживут, но рано или поздно смерть придет на выручку и этим жертвам — а также на выручку самим угнетателям.
.
Смерть кладет предел обязанностям жизни.
.
Это творимое смертью благо чрезвычайно ценно и поэтому должно приносить огромное облегчение, как на это мужественно указывал Лукреций и меланхолично — Хаусман3.
.
Однако, признав за благо эту оказываемую нам смертью услугу — а это весьма существенная услуга, — мы сталкиваемся с тем, что смерть сводит нас лицом к лицу с одной из тех несообразностей человеческого положения, из-за которых быть человеком трудно и мучительно.
.
Человек наделен некими богоподобными духовными и интеллектуальными способностями. Он в состоянии интимно общаться и взаимодействовать с духовным началом, стоящим за явлениями Вселенной, он в состоянии проникать умом в самое Вселенную сквозь бессчетное число световых лет.
.
В то же время человеческая жизнь коротка и физически человек слаб и ничтожен, как букашка; и сама планета, которая на какой-то момент становится обителью этой мелкой букашки, не более чем пылинка в гигантском космическом пространстве, эфемерная пылинка в Космосе, возможно тоже имевшая свое начало и неуклонно летящая к концу.
.
По сравнению с нашими физическими силами наши духовные и интеллектуальные возможности колоссальны. Но зачем это несоответствие в структуре психологического образования, называемого человеком? Смерть ставит этот вопрос, но не дает ответа.
Тойнби А.Дж._Цивилизация перед судом истории_Сборник_М._Академический проект_2022_661с.pdf
