13.
Первое вступленіе мое (Schlözer,August Ludwig) въ домъ Миллера, не за долго до обѣда, было мнѣ пріятно.
Это былъ большой, обширный кирппчный домъ, на берегу Невы, въ 13 линіи Васильевскаго острова; здѣсь все давало знать если не о роскоши, то о счастливомъ благосостояніи.
Миллеръ держалъ хорошій нѣмецкій столъ, имѣлъ даже экипажъ: какъ профессоръ, исторіографъ и секретарь своей Академіи, онъ получалъ 1700 рублей въ годъ, и однако не имѣлъ долговъ,— что и тогда, до появленія бумажныхъ денегъ, было рѣдкостію въ этомъ классѣ людей въ Петербургѣ.
Миллеру было тогда 56 лѣтъ отъ роду; онъ былъ картинно красивъ, поражалъ высокимъ ростомъ и силой; — это выгнало его изъ родины, прусской ВестФалін, гдѣ онъ подвергался вѣчнымъ преслѣдованіямъ прусскихъ вербовщиковъ.
Даже шесть лѣтъ спустя, когда онъ, въ качествѣ русскаго профессора, путешествовалъ по Германіи, его, какъ онъ самъ со смѣхомъ и самодовольствомъ мнѣ разсказывалъ, на всѣхъ прусскихъ станціяхъ спрашивали, не желаетъ ля онъ вступятъ въ службу.
— О характерѣ его уже въ первыя недѣля я составилъ себѣ понятіе, которое послѣ продолжительныхъ сношеній съ нимъ мнѣ не пришлось измѣнять.
Онъ могъ быть чрезвычайно веселъ, нападалъ на остроумныя, причудливыя мысли и давалъ колкіе отвѣты; изъ маленькихъ глазъ его выгладывалъ сатиръ.
Въ его образѣ мыслей было что-то великое, правдивое, благородное.
Въ отношеніи достоинства Россіи, которая имъ до сихъ поръ очень пренебрегала, онъ былъ горячій патріотъ, и въ сужденіяхъ о недостаткахъ тогдашняго правительства, которыхъ никто лучше его не зналъ, былъ крайне сдержанъ.
И этотъ достойный человѣкъ, оказавшій такъ много услугъ Россіи, послѣ традцатишестилѣтней службы былъ только профессоромъ.
Конечно, онъ не умѣлъ пресмыкаться — а кто тогда могъ подняться вверхъ, не пресмыкаясь?
Къ тому присоединилась еще другая причина—необыкновенная вспыльчивость.
Этотъ недостатокъ своего темперамента онъ не научился укрощать, не смотря на непріятныя столкновенія, которыя имѣлъ въ Академіи по возвращенія изъ Сибири; кажется, что при глубокомъ сознанія своего достоинства и недостоинства своихъ преслѣдователей, отъ этихъ непріятностей онъ еще болѣе озлоблялся.
Онъ пріобрѣлъ множество сильныхъ, тайныхъ и явныхъ, враговъ между товарищами желаніемъ господствовать, а между подчиненными своею суровостью.
На литературномъ поприщѣ онъ былъ то же, что Фельдмаршалъ Минихъ на военномъ (и также былъ вознагражденъ).
Онъ самъ былъ неутомимый работникъ, во всемъ исполнителенъ и точенъ, и хотѣлъ заставить другихъ обладать тѣми же качествами и въ той же степени.
Каждый свой проектъ онъ хотѣлъ провести, во что бы то ни стало, потому это считалъ его хорошимъ, что впрочемъ въ большей части случаевъ было справедливо.
И этотъ вспыльчивый человѣкъ, предъ которымъ часто дрожали даже его начальники, никогда втечение трехъ съ половиною лѣтъ не обнаруживалъ вспыльчивости въ отношенія меня, своего подчиненнаго, не смотря на множество столкновеній.
Да будетъ мнѣ позволено гордиться этимъ; ібо я предполагаю, что я заслужилъ это исключеніе не робкою уступчивостію, но основательностію и скромностію противорѣчія.
По этому онъ въ моихъ глазахъ остался достойнымъ не только уваженія, но и любви.
Еслибы онъ сошелся со мною только въ одномъ пунктѣ — въ страсти къ путешествіямъ, я бы охотно прожилъ съ нимъ полжизни, и кто знаетъ, можетъ быть, я сдѣлался бы его зятемъ.
Жена его (шла вдова нѣмецкаго хирурга въ Сибири; она съ необыкновенною заботливостію ухаживала за Миллеромъ, когда онъ смертельно заболѣлъ во время путешествія по Сибири.
Но онъ женился на ней не изъ одной благодарности: она была во всѣхъ отношеніяхъ прекрасная женщина, притомъ безпритязательная,’ и отличная хозяйка.
У нея было только то несчастіе, ибо она плохо слышала и при извѣстномъ состояніи погоды не могла бесѣдовать съ другими безъ помощи слуховаго инструмента.
Дѣти у него были:
- добрая, кроткая патчерица, лѣтъ двадцати, которая, четыре года спустя, вышла за мужъ за капитана Шлюсселя, изъ Лифляндіи;
- маленькая родная дочь и
- двое сыновей, одинъ 13-ти, другой 8-ми лѣтъ, которые, кажется, не наслѣдовали ума отца.
Прислуги въ домѣ шлялось много:
- кучеръ — русскій;
- ключница — шведка;
- крѣпостная финляндка (русской прислуги иностранцы, за исключеніемъ фабрикантовъ, не имѣли права покупать, но финновъ могли) и еще другія русскія женщины, нѣкоторыя изъ нихъ съ дѣтьми.
Кромѣ того я нашелъ въ домѣ
- двухъ пансіонеровъ, молодыхъ, богатыхъ Ковдонди, опекуномъ которыхъ былъ Панинъ, вмѣстѣ съ ихъ
- гувернеромъ, магистромъ Урсиномь, изъ Финляндіи;
- еще студента изъ Гольштиніи N—г, который училъ младшаго сына Миллера, я впослѣдствіи короткое время былъ аудиторомъ при гольштнскихъ войскахъ Петра III; да сверхъ того третьяго нѣмецкаго студента, имени котораго и занятій въ домѣ не помню.

— Какимъ образомъ составилось въ домѣ Миллера это собраніе иностранныхъ студентовъ (къ которымъ сперва присоединялся я, четвертый, а вскорѣ потомъ Бакмейстеръ, пятый) стоятъ разсказать къ истинной чести этого благороднаго человѣка.

Стремленіе изъ Германіи въ Россію, преимущественно студентовъ, въ то время (1760 г.) было особенно сильно.
Эти дураки представляли себѣ, что нигдѣ нельзя легче составить карьеру, какъ въ Россіи; многимъ изъ нихъ мерещился тоть выгнанный изъ Іены студентъ богословія (Остерманъ), который впослѣдствіи сдѣлался русскимъ государственнымъ канцлеромъ: всѣ старались по крайней мѣрѣ куда-нибудь пристроиться, но это именно затруднялось сильною конкуренціей.
Нѣкоторые прибывали не только безъ рекомендацій и аттестатовъ, но и съ послѣднимъ червонцемъ въ карманѣ: и вотъ въ дорогомъ городѣ имъ приходилось жить по цѣлымъ мѣсяцамъ и выжидать.

Въ крайнемъ бѣдствіи они обыкновенно обращались къ великодушному земляку своему, Миллеру, который былъ уже извѣстенъ съ этой стороны.
Онъ ихъ бралъ къ себѣ въ домъ, кормилъ ихъ и, чтобы познакомиться съ ними, даваіъ имъ различныя занятія, переписываніе и т. п.
При этомъ онъ всегда надѣялся попасть на человѣка, которому могъ бы предоставить участіе въ своихъ занятіяхъ, и въ случаѣ, если они не отвѣчали его требованіямъ, онъ доставлялъ имъ мѣста домашнихъ учителей, или же они сами, съ теченіемъ времени, находили почву, гдѣ ростетъ хлѣбъ.
Такимъ образомъ они часто втеченіе четверти года пользовались готовою квартирою и столомъ.
Еслибы не безпримѣрная доброта Миллера, то не одному изъ нихъ пришлось бы дойти до отчаянія.
14.
И такъ, вотъ мои первыя знакомства. Каждое изъ нихъ было въ своемъ родѣ пріятно, а нѣкоторыя даже интересны.
Уже въ первыя недѣля я замѣтилъ, что живу въ особенномъ, новомъ мірѣ.
Позвольте мнѣ предварительно привести нѣсколько примѣровъ, хотя нѣкоторые изъ нихъ очень незначительны.
Вообще я замѣтилъ въ людяхъ что-то
- открытое,
- нестѣсненное,
- довѣрчивое;
уже это составляло пріятный контрастъ съ
- натянутостью,
- жеманствомъ и
- чопорностью,
что у обитательницъ маленькихъ городовъ называется
- тонкостію манеръ и
- придворнымъ тономъ.
— Въ нашемъ домѣ говорили постоянно на четырехъ - языкахъ: на
- нѣмецкомъ,
- русскомъ,
- финскомъ и
- шведскомъ.

Крѣпостной четырнадцатилѣтій мальчикъ говорилъ свободно и правильно на первыхъ трехъ, не смѣшивая ихъ.
Къ этому присоединялся часто пятый, французскій, потому что изъ толпы иностранцевъ, прибывавшихъ въ Петербургъ изъ всѣхъ частей Европы не было ни одного, имѣющаго какое либо значеніе, кто бы не посѣтилъ знаменитаго Миллера.
Не упоминаю о многихъ иностранныхъ посланникахъ, которые пользовались назидательнымъ знакомствомъ съ этимъ человѣкомъ.
Со всѣми ими разговорнымъ языкомъ обыкновенно былъ французскій.
—Я видѣлъ въ домѣ шестимѣсячнаго ребенка, ползущаго вверхъ по высокой лѣстницѣ,—и никто этому не удивлялся.
Однажды въ воскресенье спросили одну изъ русскихъ прислужницъ, почему она такъ рано возвратилась изъ церкви; она отвѣчала, что
«попъ такъ былъ пьянъ, что не былъ въ состояніи служить»,
—этому тоже никто не удивлялся, и. т. д.

При тѣхъ многочисленныхъ новыхъ явленіяхъ, которыя я замѣчалъ непосредственно вокругъ себя, я естественно горѣлъ желаніемъ узнать и далѣе новую страну, куда былъ занесенъ.
Но конецъ моимъ путевымъ несчастіямъ еще не насталъ.
Я долженъ былъ выдержать цѣлыя шесть недѣль домашняго ареста.
Причиною тому была самая мелочь.
Чтобы убить время на кораблѣ и притомъ доставить себѣ здоровое движеніе, мы иногда, когда наши трубачи не играли и мы не потѣшались обезьянами, занимались очень нехитрою игрою.
На палубѣ чертился мѣломъ большой четыреугольникъ, дѣлился на девять маленькихъ, и въ нихъ съ нѣкотораго разстоянія бросали свинцовый кругъ, вдвое больше талера; смотря по тому, въ который четыреугольникъ онъ попадалъ, уменьшался или увеличивался проигрыцгь и выигрышъ.
Однажды невѣрно брошенный кружокъ попалъ мнѣ въ лодыжку; крови шло не много, а потому я не обратилъ на рану вниманія и продолжать носитъ бумажные чулки. Въ Петербургѣ, нашъ домашній врачъ, др. Энсъ, нашелъ рану серьозноі, потому что она была на самой лодыжкѣ, и запретилъ мнѣ выходить.
Четыре недѣли она не закрывалась; и послѣ того я еще долженъ былъ рѣшиться втеченіе болѣе двухъ недѣль часто четыре часа сряду сидѣть безъ движенія на диванѣ, положивъ больную ногу на стулъ.