Читаете? (часть 2)

В 2006 году в Америке состоялась премьера фильма о нацистском концлагере, построенном на века в Австрии, аннексированной в ту пору Гитлером. «KZ» назвал свой фильм английский режиссер Рекс Блумштейн. Его показали на фестивале Правозащитного кино в Линкольн центре в зале, который был скорее полупуст, чем полуполон. И прокатчики не взяли эту ленту, понимая, что прибыли прокат не принесет. И за все минувшие годы я не встретила ни одного человека, который бы видел её.

Потому достаю свой рассказ тех лет, который не рецензия, а пересказ того, что я видела. Там на экране полтора часа виден красивый маленький старинный городок. Каменные дома позднего Средневековья, помесь холодной Скандинавии – снаружи и неожиданная фривольность внутреннего дворика в итальянском стиле… Горы, зеленые леса, луга. Австрия. Красивый большой автобус по красивой дороге бесшумно поднимает туристов в гору и останавливается перед чистой красивой каменной стеной. Приехали…

- МАУТХАУЗЕН! – бодро объявляет экскурсовод.

Это он и есть, этот самый «КЗ», вынесенный в название. Концентрационный лагерь.
- Налево – в туалет, направо – можно попить воды, - показывает экскурсовод.
И начинается экскурсия.

Полтора часа по-честному камера проходит из помещения в помещение путем узника. От первого плаца – через санобработку, где брили наголо, мыли и переодевали, через бараки, где спали на хорошо оструганных крепко построенных на века нарах, до маленькой газовой камеры и такого же маленького очень камерного крематория. Крохотулечки-печки. С большим трудом туда набивали много трупов, когда к концу войны стекались в Маутхаузен эшелоны со всей Европы.

Последний кадр – смотритель Музея пробегает пустыми помещениями, покрикивая, что закрываем, дескать… И закрывает: какие-то двери в одном бараке, окна - в другом, а перед тем, как щелкнуть последним выключателем и погасить свет, поднимает палец, прикладывает к губам, призывая съемочную группу замереть и… становятся слышны шорохи, шаги, стоны – то ли ветра, то ли недобитого человека…

- Вот оно! – шепотом говорит он, и фильм кончается.

Он рассказывает – этот мужик – где-то в середине фильма, что он всегда слышит шаги, что обитатели лагеря – все здесь. Они его не покинули… И поднимает палец к небу, выходя из корпуса. Камера смотрит туда, куда он указывает, а там небо. Чистое, голубое… Вокруг зеленые поля, в которых крови столько, что трава должна вырастать не зеленой, а красной. И мужик показывает, что в чистом небе НЕТ ПТИЦ. В этой части неба – над Маутхаузеном – более 60 лет птицы не летают и НЕ вьют гнезда.

Хороший был бы фильм-экскурсия, каких немало. Ан не случилось… Потому что режиссер сделал шаг в сторону: постучал в двери живущих по соседству с лагерем людей. И деликатно спросил, как им тут живется. У молодых – как живется им в старом доме, где жили эсесовцы, служившие в лагере. У старых – трех женщин, которые были замужем за этими самыми эсесовцами… Молодые пожали плечами: чего особенного? Жили себе люди. С детьми, женами. Ходили на работу… Они ж никого не убивали и не пытали тут - у себя в доме. Хотя, тут же молодой хозяин старого дома пошутил, что смешно звучит, когда требуешь установить у себя в доме газовую печку…

А старуха глаза мечтательно закатила, когда вспомнила свою свадьбу: какие все были красивые на ее свадьбе – офицеры! В парадных формах! И какое это было счастье иметь работу вообще, а уж в Маутхаузене – редкая удача. Потому что муж ее – бедный мальчик – пошёл на фронт, ранило его там, вернулся с фронта, а времена тяжелые были: совсем нет работы, а тут еще жениться пора пришла… И так кстати работа подвернулась: прямо через дорогу от дома. Платили хорошо, свадьбу молодые закатили на славу.

Одно было плохо, - все старики вспоминают, – отвратительный запах.
От лагерной печки… День и ночь ведь палили этих поганых людей. Без остановки!

- Да-а-а-а… - вторит другая старушка. – Вонища – это да, но когда однажды все эти горы свалили прямо перед воротами лагеря – зрелище было еще более отвратительное, чем запах…

- Горы трупов? – уточняет режиссер.

- Да нет, - с сожалением уточняет она. - Они еще живые были, и вся эта гора воняла и шевелилась. И мальчики ходили и стреляли, стреляли. Добивали тех, кто еще шевелился. А потом уж кидали тушу на тушу и затаскивали в лагерь. А там – в печку…

- О, Господи-Господи-Господи… - неожиданно заканчивает старуха.

В стык к этому монологу режиссер монтирует чистенького молодого священника который служит тут же в городке.

- Вас никогда не спрашивают прихожане, где был Бог, когда все это творилось в Маутхаузене?

- Нет, но я сам задавал себе этот вопрос…

- И что?

- Ответа нет… А спрашивать – не спрашивают…

Съемочная группа проходит по улочкам сегодняшнего дня.

Море туристов со всего света. Город цветет и живет туризмом. Подле лагеря – старая таверна. Та самая, где отдыхали господа офицеры после тяжелого трудового дня.

Так же стоит бочонок пива и сидра, так же грохочут пивные кружки, так же крепкие молодые люди поют старые песни и танцую те самые танцы, которые принято было танцевать веками в этих горах, в этом прекрасном благословенном краю…

И национальные костюмы напоминают слово БАВАРИЯ.

И туристы, устав от экскурсии в Маутхаузене, от-ды-ха-ют…

Подумала тогда, что Россия распевает блатные песни – продукт творчества зэков. И никто не собрал песни вохры, и мы только слухами питаемся, что Хрущев Сталину на гармошке играл, а Политбюро отплясывало полечку. Кроме Ельцина и его «Калинки» ничего достоверно про досуг надзирателей неизвестно, что они там поют – за стенами Кремля, Лубянки, что танцуют?

Пересказывать фильм больше не буду. Вообще – пишу для того, чтоб вы знали, что есть такое в природе – этот город, этот лагерь. Там люди живут, работают, любят свою родину, гордятся ею. Тоскуют по старым временам. Старики к небу молитвенно воздевают глаза и простанывают, как замечательно было, когда придумали организацию Гитлер-югент: - Порядок был, форма красивая у нас была, каждый день нас чему-то новому учили. Главный наставник был стрелок. Охотник. И нас – детей - учил охотиться…

- А работал он где?

- Начальником лагеря…

…А в музе концлагеря посетителям показывают, что на форме узника ставили жирную яркую точку спереди – на сердце, и сзади – на спине… Чтоб целиться легче было.

Точка – это в дополнение к треугольнику.

Красный – коммунистам, розовый – гомосексуалистам, желтый – еврею…

Черный – деклассированные элементы: проститутки, бездомные, пьянь всякая…

Самый страшный треугольничек – розовый с желтой каемочкой, что означало еврей-гомосексуалист.

- С таким значком до вечера не доживали, - объясняет экскурсовод. – Максимум – два часа можно было прожить.

Всё, больше не пересказываю…

Этот фильм хорошо бы посмотреть. Всем – старым и молодым. Хорошо бы, на фестивальном просмотре, где я была, когда автор – немолодой мужчина из Англии, стоит на сцене и предлагает задавать ему вопросы. И его спрашивают, как давно работает музей, а он не знает. И женщина из зала – молодая, симпатичная, подсказывает с хорошим акцентом, что всего 20 лет…

- Вы уверены? – уточняет у нее автор.

- Да, я оттуда. Из Маутхаузена…

И в зале – тишина.

- Ну, и как вам кино? – спрашивает в тишине автор со сцены.

Женщина неопределенно поводит в воздухе рукой…

Мужчина рядом с ней тоже тянет руку. Кричит с места, что он узник этого лагеря.

- А в фильме узников нет…

И режиссер со сцены говорит, что он решил не показывать узников, чтоб не делать еще один фильм об узниках, о Холокосте, о прошлом. Потому что ему интересно настоящее…

А узник ему отвечает с места, что слово «Маутхаузен» не только название городка или того единственного лагеря, который снят, что это был огромный архипелаг – система лагерей – в которую входили лагеря поменьше…

- Да-да, - соглашается режиссер. Дескать, знаю, и что из этого?...

- А то, - отвечает узник, - что все остальные лагеря уничтожены – следов нет, а те жалкие памятники, которые успели поставить выжившие узники, - тоже уничтожены и следов не тоже найти…

И опять в зале тишина.

Нарушает ее возмущенная женщина – она тоже узник нацистского лагеря.

- Ваши экскурсоводы очень агрессивны. Почему вы выбрали их в рассказчики?

Экскурсоводы в фильме – молоденькие мрачные мальчики, очень подробно пересказывают детали пыток – так, чтобы веселые дети из Америки прониклись ужасом понимания. Например, мальчик мальчику говорит: - Ты понимаешь, что это значит, что тебя бреют ВСЕГО? Это не только голову, а еще под мышками, лобок… И лезвия – тупые и ты голый, униженный и замерзший. Дрожишь от холода и бритва тебя царапает и режет… Ты весь в крови… И опасность заражения… Тебя лишают не просто волос – тебя лишают твоей индивидуальности! А потом тебя гонят в душ… Ты не узнаешь себя в зеркале в таком виде! Но зеркала нет…

- Я с вами не согласен, - отвечает автор женщине. – Плюс – я не выбирал. Я снимал документальное кино - то, что есть…

И тянет руку еще одна женщина: - Я тоже не согласна! По-моему, очень хорошие экскурсоводы. Я была в Освенциме. Два раза. Там экскурсоводы старики, и это не так интересно, как ваши молодые…

- Оба раза были старики? – уточняет кто-то.

- Нет, на экскурсии я была один раз. В первый раз я была в Освенциме узником…

И опять - провал тишины в просмотровом зале в центре Нью-Йорка.

Мальчики – экскурсоводы – это отдельная бомба фильма. К ней сам автор был не готов, потому она даже не взрывается на экране. Ты уносишь ее в голове, и там она долго разлетается, дробя череп изнутри. Но при условии, если вы хоть что-то знаете о Маутхаузене…

- Вы почему выбрали здесь работать экскурсоводами? – в конце спросил автор у мальчиков.

Их в кадре 5 человек. Тонкие, юные…

- Чтобы не служить в армии.

- А ты?…

Все пятеро одинаково кивают.

- А почему ты не хочешь служить в армии?

- Потому что дед мне всегда с гордостью говорил, как это хорошо служить в армии, что армия делает тебя мужиком. Что ты научишься с гордостью носить форму, защищать свою страну…

- Твой дед служил?

- Да. Он офицер Вермахта. Служил.

И остальные мальчики кивают: они все – из таких же семей.

Их деды – офицеры , кто Вермахта, кто Эс-Эс.

Добавить нечего. Хотя…

Режиссер снимает на экскурсии в лагере сегодняшних солдат Германии.

Офицер стоит перед ними и говорит, что защищать демократию следует хотя бы потому, что если не демократия, то снова тоталитаризм, диктатура и – фашизм…

- Не защитишь демократию сегодня – окажешься в таком лагере завтра…

Охранником или узником…

Хороший эпизод.

Плохих эпизодов в этом фильме нет. Есть один - не снятый. И я долго стояла подле режиссера, прислушиваясь к себе – задам или не задам ему вопрос… Не сложилось.

А вопрос был простой: почему не указали дату возникновения лагеря и цифру первых погибших. ДО ВОЙНЫ.

Маутхаузен построен был раньше всех лагерей – в 1938 году.

Построен любовно и надежно – своими для своих.

Туда немцы сгоняли немцев… и австрийцев.

Тех самых, помеченных треугольничками: красных – коммунистов, розовых – гомосексуалистов. Асоциальных граждан Третьего Рейха.

Но самое главное – граждан, уклоняющихся от воинской повинности.

Молодых мальчиков, которые не хотели служить в нацистской армии Адольфа Гитлера. Большинство из них были австрийцами, которых Гитлер первыми «присоединил» к Германии. Не хотели они умирать на фронтах этого безумного лидера.

Не хотели быть членами его прекрасной Партии, не хотели участвовать в новой программе возрождения своей великой Родины, аннексированной Германией. Не рады были тому, что новый вождь предлагал простые понятные ценности: «Германия – для немцев», арийцы – лучшая нация. И бросал огромные деньги на повышение рождаемости: за каждого нового арийца партия обещала коляску-кроватку и ощутимое денежное пособие… А эти мерзавцы не разделяли прекрасную программу партии.

Десятки тысяч граждан Третьего Рейха – точную цифру установить трудно – были убиты в Маутхаузене гражданами Третьего Рейха.

Повторяю: десятки тысяч.

После чего всякое разномыслие в стране прекратилось: оставшиеся в живых пошли в партию, в армию и – на войну. Понадобился всего один год. И один хороший лагерь.
Где надзирателями – «капо» - страна поставила у-го-лов-ни-ков…
Нацисты выложили стены его из камня на века. Каждый камень – весом в 50-60 килограмм – узник втащил на гору на своих плечах. Такие полу-Сизифы, - потому что втащить камень на гору удалось, но ни он с горы не скатился, ни сам Сизиф к подножию не сошел: все полегли на горе. Красивой, зеленой, лесистой. Только без птиц в небе…

Не хватило мне в этом фильме хотя бы одной строки в начале, что лагерь построили задолго до войны граждане единой Германии для граждан единой Германии.

И до всех инородцев с цветными треугольниками уничтожили там 60 тысяч своих молодых людей, не желавших служить в армии Гитлера. Тогда бы монологи мальчиков-экскурсоводы, которые не хотят служить в армии 70 лет спустя звучали бы посильнее…

Эти мальчики сами пришли в Маутхаузен! Большие молодцы. Жаль только деды ими недовольны…

Вот такое кино. Такая история.

Как бы не про меня. Про других людей. Хотя, я верю в общечеловеческий опыт. Верю в то, что колокол всегда звонит по мне. И только ограниченность и слепота не позволяет сразу разглядеть, что я смотрела кино про себя. Моя мама была в немецком КЗ. Ее страшный опыт течет в моих венах.

- Есть кто-нибудь, кто может прочитать Кадиш? – кричит в кадре израильтянка в толпу туристов в крематории, установив поминальную свечу прямо внутри печки. – Есть здесь кто-нибудь?

Нет никого. Есть только один экскурсовод. Вергилий этого не-Дантова ада. Он молчит. А когда истекает время молчания, показывает оператору, что на стене крематория – сегодня! – кто-то из посетителей нацарапал свастику…

Всё – здесь, здесь и сейчас. Вирус жив. Чума, холера? Что это?! Как они смогли - великая нация, родина Гёте, Шиллера, Гейне?…

Отвечаю: это легко. Я выхожу из просмотрового зала на улицу. Красивый вечерний Нью-Йорк, сияющий огнями Линкольн-Центр… А сделай шаг в сторону – и вся эта шваль окружает тебя на обочине: вонючие бездомные, попрошайки, проститутки, наркоманы и торговцы наркотиками… Я не говорю о радужных флагах, которыми увешано все вокруг: «Приветствуем гей-прайд-парад!» Как я их всех ненавижу!.. Кто-нибудь может их куда-нибудь убрать, чтоб не воняло мочой метро, чтоб не вычесывали они своих вшей посреди вагона?!…

Знаю ответ: может.

Даже убрал уже однажды. Чисто было в Германии. Очень чисто. Так же чисто, как сегодня в Маутхаузене: вылизанное подворье, аккуратно расчерченные квадратики клумб. Все побритые, помытые, ходили строем… Не так давно.

Только птицы не поют… Семьдесят лет как…

Постскриптум.

Мать Тереза, на вопрос, что было самым сложным в её жизни монахини, ответила не задумываясь: «Найти внутри себя Гитлера и преодолеть его».

***
Автор текста Александра Свиридова

Очень проникновенно и по делу! Жаль гарант РФ не мать Тереза....

13.
Первое вступленіе мое (Schlözer,August Ludwig) въ домъ Миллера, не за долго до обѣда, было мнѣ пріятно.
Это былъ большой, обширный кирппчный домъ, на берегу Невы, въ 13 линіи Васильевскаго острова; здѣсь все давало знать если не о роскоши, то о счастливомъ благосостояніи.
Миллеръ держалъ хорошій нѣмецкій столъ, имѣлъ даже экипажъ: какъ профессоръ, исторіографъ и секретарь своей Академіи, онъ получалъ 1700 рублей въ годъ, и однако не имѣлъ долговъ,— что и тогда, до появленія бумажныхъ денегъ, было рѣдкостію въ этомъ классѣ людей въ Петербургѣ.
Миллеру было тогда 56 лѣтъ отъ роду; онъ былъ картинно красивъ, поражалъ высокимъ ростомъ и силой; — это выгнало его изъ родины, прусской ВестФалін, гдѣ онъ подвергался вѣчнымъ преслѣдованіямъ прусскихъ вербовщиковъ.
Даже шесть лѣтъ спустя, когда онъ, въ качествѣ русскаго профессора, путешествовалъ по Германіи, его, какъ онъ самъ со смѣхомъ и самодовольствомъ мнѣ разсказывалъ, на всѣхъ прусскихъ станціяхъ спрашивали, не желаетъ ля онъ вступятъ въ службу.
— О характерѣ его уже въ первыя недѣля я составилъ себѣ понятіе, которое послѣ продолжительныхъ сношеній съ нимъ мнѣ не пришлось измѣнять.
Онъ могъ быть чрезвычайно веселъ, нападалъ на остроумныя, причудливыя мысли и давалъ колкіе отвѣты; изъ маленькихъ глазъ его выгладывалъ сатиръ.
Въ его образѣ мыслей было что-то великое, правдивое, благородное.
Въ отношеніи достоинства Россіи, которая имъ до сихъ поръ очень пренебрегала, онъ былъ горячій патріотъ, и въ сужденіяхъ о недостаткахъ тогдашняго правительства, которыхъ никто лучше его не зналъ, былъ крайне сдержанъ.
И этотъ достойный человѣкъ, оказавшій такъ много услугъ Россіи, послѣ традцатишестилѣтней службы былъ только профессоромъ.
Конечно, онъ не умѣлъ пресмыкаться — а кто тогда могъ подняться вверхъ, не пресмыкаясь?
Къ тому присоединилась еще другая причина—необыкновенная вспыльчивость.
Этотъ недостатокъ своего темперамента онъ не научился укрощать, не смотря на непріятныя столкновенія, которыя имѣлъ въ Академіи по возвращенія изъ Сибири; кажется, что при глубокомъ сознанія своего достоинства и недостоинства своихъ преслѣдователей, отъ этихъ непріятностей онъ еще болѣе озлоблялся.
Онъ пріобрѣлъ множество сильныхъ, тайныхъ и явныхъ, враговъ между товарищами желаніемъ господствовать, а между подчиненными своею суровостью.
На литературномъ поприщѣ онъ былъ то же, что Фельдмаршалъ Минихъ на военномъ (и также былъ вознагражденъ).
Онъ самъ былъ неутомимый работникъ, во всемъ исполнителенъ и точенъ, и хотѣлъ заставить другихъ обладать тѣми же качествами и въ той же степени.
Каждый свой проектъ онъ хотѣлъ провести, во что бы то ни стало, потому это считалъ его хорошимъ, что впрочемъ въ большей части случаевъ было справедливо.
И этотъ вспыльчивый человѣкъ, предъ которымъ часто дрожали даже его начальники, никогда втечение трехъ съ половиною лѣтъ не обнаруживалъ вспыльчивости въ отношенія меня, своего подчиненнаго, не смотря на множество столкновеній.
Да будетъ мнѣ позволено гордиться этимъ; ібо я предполагаю, что я заслужилъ это исключеніе не робкою уступчивостію, но основательностію и скромностію противорѣчія.
По этому онъ въ моихъ глазахъ остался достойнымъ не только уваженія, но и любви.
Еслибы онъ сошелся со мною только въ одномъ пунктѣ — въ страсти къ путешествіямъ, я бы охотно прожилъ съ нимъ полжизни, и кто знаетъ, можетъ быть, я сдѣлался бы его зятемъ.
Жена его (шла вдова нѣмецкаго хирурга въ Сибири; она съ необыкновенною заботливостію ухаживала за Миллеромъ, когда онъ смертельно заболѣлъ во время путешествія по Сибири.
Но онъ женился на ней не изъ одной благодарности: она была во всѣхъ отношеніяхъ прекрасная женщина, притомъ безпритязательная,’ и отличная хозяйка.
У нея было только то несчастіе, ибо она плохо слышала и при извѣстномъ состояніи погоды не могла бесѣдовать съ другими безъ помощи слуховаго инструмента.
Дѣти у него были:
- добрая, кроткая патчерица, лѣтъ двадцати, которая, четыре года спустя, вышла за мужъ за капитана Шлюсселя, изъ Лифляндіи;
- маленькая родная дочь и
- двое сыновей, одинъ 13-ти, другой 8-ми лѣтъ, которые, кажется, не наслѣдовали ума отца.
Прислуги въ домѣ шлялось много:
- кучеръ — русскій;
- ключница — шведка;
- крѣпостная финляндка (русской прислуги иностранцы, за исключеніемъ фабрикантовъ, не имѣли права покупать, но финновъ могли) и еще другія русскія женщины, нѣкоторыя изъ нихъ съ дѣтьми.
Кромѣ того я нашелъ въ домѣ
- двухъ пансіонеровъ, молодыхъ, богатыхъ Ковдонди, опекуномъ которыхъ былъ Панинъ, вмѣстѣ съ ихъ
- гувернеромъ, магистромъ Урсиномь, изъ Финляндіи;
- еще студента изъ Гольштиніи N—г, который училъ младшаго сына Миллера, я впослѣдствіи короткое время былъ аудиторомъ при гольштнскихъ войскахъ Петра III; да сверхъ того третьяго нѣмецкаго студента, имени котораго и занятій въ домѣ не помню.

— Какимъ образомъ составилось въ домѣ Миллера это собраніе иностранныхъ студентовъ (къ которымъ сперва присоединялся я, четвертый, а вскорѣ потомъ Бакмейстеръ, пятый) стоятъ разсказать къ истинной чести этого благороднаго человѣка.

Стремленіе изъ Германіи въ Россію, преимущественно студентовъ, въ то время (1760 г.) было особенно сильно.
Эти дураки представляли себѣ, что нигдѣ нельзя легче составить карьеру, какъ въ Россіи; многимъ изъ нихъ мерещился тоть выгнанный изъ Іены студентъ богословія (Остерманъ), который впослѣдствіи сдѣлался русскимъ государственнымъ канцлеромъ: всѣ старались по крайней мѣрѣ куда-нибудь пристроиться, но это именно затруднялось сильною конкуренціей.
Нѣкоторые прибывали не только безъ рекомендацій и аттестатовъ, но и съ послѣднимъ червонцемъ въ карманѣ: и вотъ въ дорогомъ городѣ имъ приходилось жить по цѣлымъ мѣсяцамъ и выжидать.

Въ крайнемъ бѣдствіи они обыкновенно обращались къ великодушному земляку своему, Миллеру, который былъ уже извѣстенъ съ этой стороны.
Онъ ихъ бралъ къ себѣ въ домъ, кормилъ ихъ и, чтобы познакомиться съ ними, даваіъ имъ различныя занятія, переписываніе и т. п.
При этомъ онъ всегда надѣялся попасть на человѣка, которому могъ бы предоставить участіе въ своихъ занятіяхъ, и въ случаѣ, если они не отвѣчали его требованіямъ, онъ доставлялъ имъ мѣста домашнихъ учителей, или же они сами, съ теченіемъ времени, находили почву, гдѣ ростетъ хлѣбъ.
Такимъ образомъ они часто втеченіе четверти года пользовались готовою квартирою и столомъ.
Еслибы не безпримѣрная доброта Миллера, то не одному изъ нихъ пришлось бы дойти до отчаянія.
14.
И такъ, вотъ мои первыя знакомства. Каждое изъ нихъ было въ своемъ родѣ пріятно, а нѣкоторыя даже интересны.
Уже въ первыя недѣля я замѣтилъ, что живу въ особенномъ, новомъ мірѣ.
Позвольте мнѣ предварительно привести нѣсколько примѣровъ, хотя нѣкоторые изъ нихъ очень незначительны.
Вообще я замѣтилъ въ людяхъ что-то
- открытое,
- нестѣсненное,
- довѣрчивое;
уже это составляло пріятный контрастъ съ
- натянутостью,
- жеманствомъ и
- чопорностью,
что у обитательницъ маленькихъ городовъ называется
- тонкостію манеръ и
- придворнымъ тономъ.
— Въ нашемъ домѣ говорили постоянно на четырехъ - языкахъ: на
- нѣмецкомъ,
- русскомъ,
- финскомъ и
- шведскомъ.

Крѣпостной четырнадцатилѣтій мальчикъ говорилъ свободно и правильно на первыхъ трехъ, не смѣшивая ихъ.
Къ этому присоединялся часто пятый, французскій, потому что изъ толпы иностранцевъ, прибывавшихъ въ Петербургъ изъ всѣхъ частей Европы не было ни одного, имѣющаго какое либо значеніе, кто бы не посѣтилъ знаменитаго Миллера.
Не упоминаю о многихъ иностранныхъ посланникахъ, которые пользовались назидательнымъ знакомствомъ съ этимъ человѣкомъ.
Со всѣми ими разговорнымъ языкомъ обыкновенно былъ французскій.
—Я видѣлъ въ домѣ шестимѣсячнаго ребенка, ползущаго вверхъ по высокой лѣстницѣ,—и никто этому не удивлялся.
Однажды въ воскресенье спросили одну изъ русскихъ прислужницъ, почему она такъ рано возвратилась изъ церкви; она отвѣчала, что
«попъ такъ былъ пьянъ, что не былъ въ состояніи служить»,
—этому тоже никто не удивлялся, и. т. д.

При тѣхъ многочисленныхъ новыхъ явленіяхъ, которыя я замѣчалъ непосредственно вокругъ себя, я естественно горѣлъ желаніемъ узнать и далѣе новую страну, куда былъ занесенъ.
Но конецъ моимъ путевымъ несчастіямъ еще не насталъ.
Я долженъ былъ выдержать цѣлыя шесть недѣль домашняго ареста.
Причиною тому была самая мелочь.
Чтобы убить время на кораблѣ и притомъ доставить себѣ здоровое движеніе, мы иногда, когда наши трубачи не играли и мы не потѣшались обезьянами, занимались очень нехитрою игрою.
На палубѣ чертился мѣломъ большой четыреугольникъ, дѣлился на девять маленькихъ, и въ нихъ съ нѣкотораго разстоянія бросали свинцовый кругъ, вдвое больше талера; смотря по тому, въ который четыреугольникъ онъ попадалъ, уменьшался или увеличивался проигрыцгь и выигрышъ.
Однажды невѣрно брошенный кружокъ попалъ мнѣ въ лодыжку; крови шло не много, а потому я не обратилъ на рану вниманія и продолжать носитъ бумажные чулки. Въ Петербургѣ, нашъ домашній врачъ, др. Энсъ, нашелъ рану серьозноі, потому что она была на самой лодыжкѣ, и запретилъ мнѣ выходить.
Четыре недѣли она не закрывалась; и послѣ того я еще долженъ былъ рѣшиться втеченіе болѣе двухъ недѣль часто четыре часа сряду сидѣть безъ движенія на диванѣ, положивъ больную ногу на стулъ.

.В Лем-вилла жил некий фермер, жена которого услышала вечером шорох в хлеву для коз. Она привела своего мужа, который вытащил беглеца из его укрытия. Фермер сразу же ударил этого человека ножом в шею и из раны хлынула кровь. Жена фермера прыгнула к умирающему и дала ему ещё пощечину перед смертью…»

15.
Этотъ долгій арестъ былъ мнѣ крайне непріятенъ; но онъ имѣлъ и свою хорошую сторону.
Вслѣдствіе его я ближе сошелся съ семействомъ и всѣмъ домашнимъ кругомъ; притомъ болѣзнь не мѣшала мнѣ работать, а потому я тотчасъ же принялся за работу, которая шла безъ перерывовъ, а вслѣдствіе того успѣшно.
Моя комната была большая свѣтлая зала; однакожъ я въ ней не зябъ: сажень дровъ (4,91 м³, но чистого дерева 3,4 м³) тогда стоила еще только 1 р. 20 копѣекъ.
— Къ сожалѣнію въ домѣ были клопы, отъ которыхъ пансіонеры не имѣли покоя даже въ своихъ желѣзныхъ кроватяхъ, отставленныхъ отъ стѣны; но ко мнѣ во время всѣхъ моихъ путешествій ни одинъ клопъ не коснулся.
Обѣдалъ и ужиналъ я вмѣстѣ съ семействомъ; утромъ и послѣ обѣда (когда большею частью бывали гости) я почти всегда пилъ съ вимя чай.
Тутъ больше всѣхъ говорили Миллеръ и я.
У насъ было столько сообщить другъ другу!
Миллеръ — и это очень естественно — на цѣлыя тридцать лѣтъ отсталъ отъ нѣмецкой литературы.

Вѣроятно, онъ до 1725 года пріобрѣлъ хорошія основанія особенно въ классической литературѣ у своего отца, ректора въ Герфордѣ; но по выше сказанной причинѣ не могъ окончить курса въ Лейпцигѣ; пребываніе же въ Петербургѣ съ 1725 года, а еще болѣе десятилѣтніе разъѣзды по Сибири (съ 1733—1743) на протяженіи 4480 нѣмец. миль,—стерли все до чиста.
Въ немъ сохранилось только глубокое уваженіе ко всему, что называлось литературою.
.
Можетъ бытъ, онъ долгое время не находилъ человѣка, съ которымъ могъ бы поговорятъ объ этомъ и который былъ бы въ состоянія пополнять пробѣлы; я же вышелъ изъ одного изъ главныхъ источниковъ, Геттингена, — вотъ первая причина его чрезмѣрнаго — сказать ли мнѣ: расположенія? — или даже уваженія ко мнѣ.
.
Къ этому присоединялась вторая причина: погруженный въ древнюю русскую исторію, тѣсно связанную съ сѣверо-скандинавскою, онъ давалъ послѣдней большое значеніе; но не зналъ по-шведски и былъ мало знакомъ съ шведскою литературою, которая именно въ то время, особенно въ области исторіи, благодаря трудамъ Ире, Стіернмана, Бринга, была поднята на блистательную высоту.
И тутъ онъ былъ мнѣ радъ, и тутъ къ величайшему его восхищенію, я могъ сообщить ему самыя живыя новости.
.
И еще третья причина: въ послѣдніе три мѣсяца въ Геттингенѣ съ усиленнымъ прилежаніемъ готовился я къ путешествію въ Россію и узналъ почтя все главное, что объ этомъ государствѣ можно было тогда узнать внѣ его предѣловъ.
И такъ я зналъ то, чего я не зналъ, и умѣлъ спрашивать (особенное искусство), чѣмъ давалъ Миллеру поводъ изливать во всѣхъ нашихъ разговорахъ свое неисчерпаемое богатство свѣдѣній о Россіи; онъ этому радовался, а я удивлялся.
.
(Впослѣдствіи будетъ упомянуто о четвертой причинѣ—моей любви къ труду, равной его, и о пятой—легкости, съ которой я учился по-русски).

Такимъ образомъ прошло только восемь дней со времени нашего знакомства, какъ я въ силу одной статьи нашего контракта, изъявилъ желаніе начать занятія съ его старшимъ сыномъ.
«Еще будетъ время, отдохните прежде», сказалъ Миллеръ.
Черезъ три недѣли я опять вапомвилъ объ этомъ.
«Вы для этого слишкомъ хороши», сказалъ мнѣ человѣкъ, у котораго колкости говорились легче, чѣмъ любезности.
Могъ ли я не полюбить его?
Шлецер,Август Людвиг (Schlözer,August Ludwig)_Обществ.и частн.жизнь Августа Людвига Шлёцера, им самим описанная.Пребывание и служба в России от 1761 до 1765 гг._Сборн.Отд.рус.языка и словесности Импер.АН,т.XIII_Тип.Импер.АН_С.-Пб._1875_ 556с.pdf
https://wdfiles.ru/29Rtw

16.
.
Канунъ Рождества (стар. ст.) 1761 года былъ послѣднимъ днемъ, въ который я смотрѣлъ на Петербургъ сквозь двойныя плотно заклееныя окна.
Въ первый день Рождества я вышелъ и прямо отправился въ домъ не задолго передъ тѣмъ умершаго нѣмецкаго пастора на моемъ островѣ, д-ра Мейнтельса, моего земляка изъ Франконіи.
Еслибы я нашелъ въ Петербургѣ знакомыхъ, то они первые посѣтили бы меня.
Другъ, живущій на мѣстѣ, первый посѣщаетъ уставшаго съ дороги пріѣзжаго (а не наоборотъ) и предлагаетъ ему свои услуги — всеобщій, очень благоразумный петербургскій этикетъ.
На этихъ дняхъ стало извѣстно о смерти Императрицы. Какъ будто мнѣ было предназначено находиться въ разныхъ государствахъ и мѣстностяхъ именно въ то самое время, когда тамъ совершаются великія событія!
Въ 1756 году въ Стокгольмѣ я былъ свидѣтелемъ обезглавленія графа Браге и его сообщниковъ за неудавшуюся революцію.
Въ Гёттингенѣ я въ 1760 году вмѣстѣ съ другими выдержалъ блокаду.
Въ Петербургѣ, вскорѣ послѣ моего пріѣзда, 1761 г. произошла перемѣна правителя, за которой, шесть мѣсяцевъ спустя, въ 1762 году, послѣдовала другая, несравненно важнѣйшая.
Въ послѣдніе мѣсяцы царствованія Людовика ХV, въ 1774 году, я уже слышалъ въ Парижѣ, въ оффиціальныхъ кругахъ, громкіе вздохи и проклятія угнетенной націи—предвѣстники того, что совершилось пятнадцать лѣтъ спустя.
Въ 1782 году я уѣхалъ изъ Рима на другой день послѣ отъѣзда Папы въ Вѣну, составившаго эпоху для папства.
Этимъ окончиваются мои личныя историческія наблюденія.
Съ этихъ поръ уже восемнадцать лѣтъ я томлюсь надъ газетами, умозрѣніями и воспоминаніями прошлаго.

Миллеръ ни однимъ словомъ не высказался предо мною ни объ окончившемся, ни о начинающемся правленія; но никто лучше его не зналъ ни того, ни другаго.
Только объ Екатеринѣ II онъ началъ говорить, выражая свой энтузіазмъ: онъ нѣсколько разъ говорилъ съ нею, когда она была великою княгинею, и удивлялся ея ученымъ свѣдѣніямъ о Россіи.
Иные радовались, что наконецъ снова взошелъ на престолъ императоръ и дамскому правленію конецъ. Однако въ первые же дни съ глазу на глазъ подсмѣівались надъ тѣмъ, что Петръ ІII приказалъ привести себѣ изъ академическаго музеума офицерскій знакъ Великаго Петра и отличался другими подобными мелочами.
Нынѣ усопшая Елисавета, по мнѣнію знатоковъ, видѣвшихъ ее принцессою, была одна изъ совершеннѣйшихъ красавицъ своего времени.
Одинъ нѣмецкій профессоръ, Коль, при видѣ ея сошелъ съ ума и былъ отправленъ въ Гамбургъ, гдѣ онъ опять пришелъ въ себя.
Она дышала страстью и въ ея обращенія выражалась благосклонность и грація; но ея правленіе было одно изъ несчастнѣйшихъ въ этомъ столѣтіи и имѣло поразительное сходство съ царствованіемъ Людовика bіеn-аіme.
Все, что создалъ Великій Петръ и Анна сохранила при содѣйствіи своихъ нѣмцевъ, въ ея царствованіе рушилось (за исключеніемъ сухопутнаго войска).
Флотъ, Финансы и въ особенности юстиція въ послѣднія десять лѣтъ ея жизни пришли въ ужаснѣйшее состояніе. Собственно неограниченно правилъ Петръ Шуваловъ, еще болѣе неограниченно, чѣмъ въ свое время Потемкинъ; и еслибы онъ во время смерти Елисаветы самъ не былъ при смерти боленъ, то Петръ ІІІ, къ счастію своему, никогда не взошелъ бы на русскій престолъ.
Еслибы, мои раздоры съ Ломоносовымъ случились въ періодъ правленія этихъ обоихъ лицъ (Елисаветы и Шувалова), то въ какой изъ сибирскихъ степей была бы моя могила?
Въ своемъ Untersuch. über Russlands Reichs-Grandgesetze,
S. 57, я глухо коснулся того, почему Елисавета не сдълалась императрицей уже въ 1730 году, по смерти Петра II.
Причиною тому было то, что въ то время она лежала въ родахъ (слышано отъ Миллера).
============
Шлецер,Август Людвиг (Schlözer,August Ludwig)_Обществ.и частн.жизнь Августа Людвига Шлёцера, им самим описанная.Пребывание и служба в России от 1761 до 1765 гг._Сборн.Отд.рус.языка и словесности Импер.АН,т.XIII_Тип.Импер.АН_С.-Пб._1875_ 556с.pdf
https://wdfiles.ru/29Rtw